Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Со стороны рынка Куюмджулар под навесом кофейни уже сидели на табуретах несколько человек, таких же ранних пташек, как и он, и курили кальян. Проходя мимо, Авинаш поприветствовал их, положив правую руку на сердце. Мужчины же, чьи головы покрывали феска, чалма или тюрбан, в ответ лишь кивнули. Авинаш знал, что его присутствие в этом квартале вызывает у всех недоумение. В кофейнях Смирны привыкли видеть торговцев восточными специями, путешественников, акробатов, колдунов и знахарей, а хорошо одетый господин с Востока приводил людей в замешательство, из-за чего им и становилось неспокойно.

«Ум человека постоянно стремится классифицировать мир, а то, что не подходит ни под одну категорию, склонен отрицать», – говаривал его дедушка.

Внутри пахло гвоздикой, сливой, яблоком и свеже-сваренным кофе. Посетителей не было. Светловолосый паренек подметал пол, напевая на незнакомом Авинашу языке печальную песню. Хасан, хозяин кофейни, увидев гостя, поднял голову от кальяна и рявкнул:

– Хызыр, где тебя носит? Ну-ка, беги приготовь кальян господину Авинашу.

Авинаш сел на диван рядом с кошкой по кличке Памук, жившей в кофейне. Не обращая на него ни малейшего внимания, кошка продолжила вылизываться, стараясь вычистить свою белую шерстку от разноцветных лучей света, падавших сквозь витраж.

Хасан подошел к дивану с туркой в руках. Позади него стоял тот светловолосый паренек, который чуть раньше подметал пол, и держал медный поднос с чашкой и блюдцем. Поставив его на столик перед диваном, он отошел. А Хасан, не сводя глаз с турки, стал медленно наливать кофе. Комнату окутал чудесный аромат.

Затем хозяин кофейни тоже сел, по другую сторону от кошки, и дал помощникам заметный только для них знак исчезнуть. Авинаш вынул из-за пояса мундштук из слоновой кости и надел на трубку кальяна. А кошка уже уткнулась головой в ладонь Хасана.

– Ты посмотри, эта негодница тебя признала! – улыбнулся Авинаш.

– А как не признать? Она на заднем дворе у меня на руках родилась. Ты ведь знаешь, держать дома кошку – благое дело. Наш Пророк тоже кошек очень любил. Рассказывают, что в пустыне во время похода на Ухуд он увидел на пути кошку, кормившую котят. Тогда он приставил к ней сторожа, а огромному войску приказал ее обойти. После похода он забрал ее в свой дом и назвал Муэдза. Муэдза была абиссинской породы, черно-белая. Наша-то Памук чисто белая. Однажды к нам зашел путешественник один. Сказал, что такие белые кошки родом из самой Ангоры. Мать ее сбежала, как только окотилась. Всякое про нее говорят: и самолюбка, и только о своем хвосте и думает, – а я все равно ее люблю.

Авинаш нашел эту кофейню на следующее же после приезда утро и сразу проникся душой к пожилому хозяину с густой бородой, пышными усами и кроткими серыми глазами. Хасан был болтлив, но в то же время в нем скрывалась немалая мудрость. Он умел задавать молодым завсегдатаям кофейни умные вопросы и таким образом помогал им найти свою дорогу в жизни. До того как открыть кофейню, он работал ночным сторожем в районе Ики-Чешмелик. До сих пор у него осталась палка, которую он хранил под диваном, – этой палкой он без стеснения проходился по спинам грубиянов на рынке или на заднем дворе, если видел в том необходимость. В кофейне во время беседы Хасан говорил тихо, но в минуты гнева голос его становился очень громким, зычным – уж если он разъярился, то злость его слышали даже на блошином рынке.

Заправив умелыми пальцами табак, Хасан разжег угли. От опытного взгляда Авинаша, привыкшего видеть невидимое, не ускользнуло, что он добавил к табаку немножко особой пасты. С этой пастой при затяжке казалось, что сливы и черешни кружатся в бурлящей воде.

– Ох, надоел я тебе своими разговорами.

Авинаш выпрямился, готовый встать, и ответил:

– О чем ты говоришь, Хасан-уста? Твои разговоры еще лучше, чем твой кофе. Но у меня есть дела в городе. А потом надо заглянуть в контору. Селим как раз вернулся. Завтра утром снова зайду, тогда и продолжим.

– Как это? Тебя разве вечером не будет?

Обычно по вечерам Авинаш приходил в кофейню, садился вместе со всеми под навесом, играл в нарды или карты или же в одиночестве устраивался в уголке и, покуривая кальян, подслушивал разговоры вокруг.

– Нет. Вечером у меня есть дело в Бурнабате.

– Что ж, удачи тебе.

– Да, Хасан, удача мне не помешает. Тамошние дамы-европейки прослышали про мои драгоценные камни… вот пригласили сегодня на чай. Я обещал показать им образцы.

Хасан просиял.

– Как замечательно! Но… Станут твои волшебные камешки спросом пользоваться средн дам в Борнове – вмиг озолотишься, откроешь лавочку на улице Мадаме и забудешь меня.

– Да разве твои кальяны забудешь, Хасан-уста?

От этих слов мужчина рассмеялся, как ребенок, глаза его превратились в щелочки, но вдруг он посерьезнел.

– Я слышал, будто хотят султана свергнуть. Ты про это что-нибудь знаешь? – спросил Хасан шепотом.

Авинаш уже шел к двери, выходящей на рынок Куюм-джулар, и лишь пожал плечами, будто говоря: «Откуда мне знать?» Он уже привык к тому, что Хасан в последний момент спрашивал что-то подобное. Но хозяин кофейни ответа от него и не ждал. Этот разговор на ходу служил лишь одним из способов напомнить шпиону свою политическую позицию.

Они вместе вышли на улицу. Вдали рокотал гром. Нахмурившись, Хасан посмотрел на тучи, которые плыли, почти задевая крыши, со стороны моря.

– Со всеми этими разговорами о свободе натравили людей друг на друга. Я случайно услышал, что и болгары начали твердить о независимости. Не сегодня завтра и они выйдут из состава империи. Ты посмотри на критян. Точно ведь навяжутся Греции. И поддержкой Англии уже заручились. Останься они подданными султана, разве сделали бы подобное? Ни за что не посмели бы. Если эти ищущие приключений молодые люди – боже упаси – получат власть, ничего, кроме беспорядка, они не создадут. А в том беспорядке многие пострадают, поверь мне, очень многие. Во времена сильной империи могло ли такое произойти? Никогда. Значит, все мы должны сделать все, чтобы империя вернула былые могущество и уважение. А могущество происходит от единства, а не от раздробленности. Какая разница, турок ты, грек или болгарин, – если каждый будет сам по себе, то человечество ждет незавидная участь. Молодежь сейчас хочет рассорить народы. А чем было плохо-то, когда все мы были просто османами? Жили не тужили.

– Что поделать, Хасан-эфенди. Это не только здесь так, весь мир сейчас трясет. Султаны, короли лишаются тронов. И молодежь везде неспокойная. Но ты же знаешь, без перемен невозможно. Ты не беспокойся, не изводи себя. Все будет так, как должно быть. Ну, до встречи.

– До встречи.

Дождь разошелся не на шутку, по желобам на краю дороги текли бурлящие речушки. Авинаш вынул из кармана купюру в пять курушей, вложил ее в ладонь Хасану и исчез в петляющих между постоялыми дворами павильонах блошиного рынка.

Признание

Женщины на верхнем этаже – Джульетта, ее камеристка Ирини и служанка Зои – сначала услышали, как хлопнула дверь библиотеки, а следом – топот шагов по ступенькам. Мало того что Эдит бежала — а бегать по дому было запрещено, так еще и ворвалась в комнату без стука, точно ураган. Ее черные кудрявые волосы разметались по лицу и плечам, глаза сверкали, как у дикого зверька. Пальцы Ирини, застегивавшие пуговицы на спине, замерли. Зои, в десятый раз уже взбивавшая подушку, уронила ее на пол. Джульетта по инерции собралась было открыть рот, чтобы отчитать служанку, но не смогла произнести ни звука.

Встав между зеркалом и матерью, Эдит закричала так громко, что ее услышали бы даже в погребе:

– Объяснись! Сейчас же! Кто такой этот Николас Димос? И какого черта вы с ним вытворяли, если он заявляет, что приходится мне отцом?

Она готова была придушить мать, ее трясло, но голова лихорадочно работала. Ну конечно же, конечно! Теперь все встало на свои места. Вот почему у нее черные волосы, вот почему в детстве соседи и служанки перешептывались за ее спиной, вот почему мать так часто отводила глаза от ее лица, как будто видела что-то постыдное. Вот почему сестра и братья задирали ее за ужином, говоря: «Эдит, тебя принесли цыгане, это от них у тебя такие широкие брови».