Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Звонок, возвещающий начало вечерних занятий. Облегчение. «Кали тихи кори му, оморфия»[25]. Толстые, отливающие фиолетовым губы, которые открываются, чтобы сказать еще что-то, но он не решился. Шляпа-котелок, исчезающая в бесконечных мраморных коридорах школы.

Удачи тебе, доченька…

Внезапно у Эдит закружилась голова. Пошатнувшись, она опустилась на табурет перед туалетным столиком. Одна эмоция сменяла другую. Гнев уступал место печали, и вдруг в груди, точно резиновый мяч, начинала прыгать беспричинная радость.

Быть может, Николас Димос в своих мечтах так часто видел дочь, оставшуюся где-то за морем, что между ними возник мостик, тоньше паучьей нити. Эдит всегда чувствовала эту связь, всегда знала, что в потаенном уголке ее души есть нечто такое, что соединяет ее с кем-то очень далеким. Любовь отца – настоящего отца – была как сигнал, посылаемый вдаль маяком. Долгие годы Николас Димос терпеливо ждал, когда же Эдит заметит этот сигнал.

И сейчас она находила в собственной душе отражение чувств незнакомого ей человека. Например, та боль, которая с детства жила в ней, влияя на все ее существо, – разве это не его боль? И пустота в сердце – это тоже лишь отголосок безнадежной любви, которой страдал Николас Димос, ее романтик-отец. Несмотря на еще молодой возраст, он так ни на ком и не женился после нанесенного Джульеттой удара. Следил издалека за подраставшей в Борнове черноволосой, черноглазой дочкой и уже на смертном одре завещал ей все свое состояние. Завещал дом, который купил, мечтая о несбыточном.

И та печаль, что так тяготила Эдит, точно так же, как Джульетту тяготила вина, печаль, вынуждавшая отдаляться от людей, тоже была не ее, а Николаса Димоса.

Может ли сердце человека оказаться в плену несбывшихся мечтаний родителей, их печалей, разочарований и потерь? Если так, то теперь нужно избавиться от чужих чувств и начать жизнь с чистого листа. К тому же у нее появился собственный дом, где она сможет жить одна и ни с кем не разговаривать до обеда… да сколько захочет.

В груди снова встрепенулась радость, и на этот раз Эдит ей уступила.

Любовь

В тот вечер Эдит впервые за долгое время вышла в свет. После внезапных открытий, обещавших новую жизнь, она вся сияла и чувствовала себя легкой, как перышко. С грацией газели Эдит проскользнула в гостиную. И была она до того красива и изящна, что стоило только Авинашу Пиллаи, показывавшему гостям Джульетты изумруды и сапфиры, увидеть ее, как он понял, что будет любить эту девушку до конца жизни.

В те дни, когда Авинаш начал посещать приемы в особняках европейцев, о младшей дочери почтенного месье Ламарка, давно уже не появлявшейся в обществе, слухи ходили самые разные. Известные своей близостью к Джульетте женщины утверждали, что Эдит заболела и уехала поправлять здоровье в Германию, другие со знанием дела говорили, что она, окончив школу, осталась жить в Париже. Но в принципе, у всех дам, отдыхающих на шезлонгах возле декоративных прудиков со статуями-фонтанами в своих садах, как и у их мужей, распивающих джин и дымящих сигарами на террасах особняков, имелась своя версия, куда исчезла Эдит, и казалось, будто вся европейская диаспора Борновы задалась целью во что бы то ни стало просветить Авинаша на сей счет.

– У бедняжки, увы, развилась очень тяжелая болезнь. Все легкие охватила. И Джульетта отправила ее в Германию на горячие источники. Девочка по-прежнему там.

– Да-да. Я тоже об этом слышала. Она в санатории в Швейцарии.

– Насколько мне известно, все же в Баден-Бадене.

– Вздор! После школы Эдит хотела остаться на некоторое время в Париже, влиться в литературные круги. Я это от нее сама слышала.

– Только между нами, месье Пиллаи, но все дело в том, что Эдит стала метрессой одного начинающего поэта. Живет теперь в мансарде где-то в районе Монпарнас.

– Да нет же, дорогая моя, все не так! Эдит вступила в какое-то движение писательниц-феминисток в Париже. Они там борются за права женщин.

– Да-да, и спят не с мужчинами, а с женщинами.

– Ах, не могу поверить! Чтобы малышка Эдит – и с женщинами?

– Ну и молодец, что не веришь. Потому что она и правда любовница одного известного поэта. И еще она зарабатывает тем, что позирует обнаженная какому-то художнику.

– Бог ты мой, да разве у нее есть нужда зарабатывать?

– Ох, и не спрашивай, mon cher. Перед смертью Шарля его компания шла ко дну, но Филипп Кентербери, его зять, всех спас. Если б не он – только я вам этого не говорила! – дела семьи были бы плохи. И вроде Филипп даже купил компанию, так что теперь «Ламарк и сыновья» впору переименовывать в «Кентербери и помощники».

Вот что знал Авинаш, когда шел в тот вечер на прием к Джульетте.

В зале стоял гул множества голосов; гости пили поданный на серебряных подносах ликер и тихо беседовали. Авинаш не сразу догадался, что показавшаяся в дверях молодая женщина с горящими глазами, одетая в винного цвета платье, и есть та самая младшая дочь госпожи Ламарк. Да и как ему было догадаться, ведь он не знал ее. И она разительно отличалась от своей матери.

Он вспомнил, как Джульетта ураганом ворвалась в зал и прокричала:

– Дорогие мои друзья, я счастлива видеть вас здесь! Прошу прощения, что задержалась. В последнюю секунду я решила проверить, как дела на кухне. Вы ведь меня знаете, мне непременно нужно убедиться, правильно ли выложены на подносах икра, сыр, сельдь. Как я и предполагала, без моих волшебных рук все бы пошло не так. Так что еще раз прошу меня простить!

На ней было зеленое шелковое платье, открывавшее грудь персикового цвета. Отблески красно-желтого пламени из камина падали на ее волосы, вызывая желание прикоснуться. На вкус Авинаша, черты лица мадам Ламарк были немного острыми, но, несомненно, приятными. И в ней чувствовалась сила. Царившая в зале атмосфера разобщенности с ее появлением вмиг рассеялась; Джульетта, порхавшая, как бабочка, от одного гостя к другому, целуя и пожимая руки, без труда связывала всех общей беседой.

– Добрый вечер, Питер, mon cher. Как хорошо, что ты пришел! Мы ведь с вами соседи, а встретиться все никак не удается. Как мама? Жаль, что она не смогла прийти. Ну, ничего, скоро я ее сама навещу. А твой милейший брат Эдвард еще не вернулся из Нью-Йорка? Даст бог, этим летом, верно? Tres bien. Чудесно! А вы, кажется, с доктором Арноттом еще не знакомы? Он прибыл к нам в прошлом году из Америки. Работает в Парадисо, но я слышала, что летом он все же переберется к нам. Не так ли, доктор? Позвольте познакомить вас с Питером Томас-Куком, старшим сыном моей дорогой соседки Хелены. Вот он, самый настоящий принц Бурнабата – родился и вырос здесь. Кроме того, Питер страшно интересуется древностями. С вашего позволения, он расскажет вам о наших местах. Если у него будет хорошее настроение, однажды он даже отвезет вас на своем паруснике в Вурлу…

Ах, леди Дульсинея! Как же вам идет это платье! Ни на ком другом оно так не смотрелось бы. Такой благородной даме, как вы, что ни надень, все к лицу, но это платье шикарное! Вы у Димитрулы его шили, угадала? Угадала-угадала! Даже парижские портные Димитруле в подметки не годятся. Она сшила новую униформу для моих служанок. Представьте, великодушно согласилась ради этого приехать из самой Смирны. Моя младшая невестка Мари недавно заказывала ей туалет из лавандового шелка. Вы бы видели, какая красота получилась! О, хорошего человека только вспомни… Мари, darling, мы с леди Дульсинеей как раз о тебе говорили. Подойди к нам…

А сыр-то совсем недурен, правда, месье Дюмон? Пришлось послать управляющего на площадь Фасула специально за этим камамбером. У Йорго в магазине все найдется. И крекеры попробуйте. А почему это у вас бокал пуст? Сотираки, будь добр, подойди, се паракало. Принеси месье Дюмону еще бокал коктейля с джином. Григора! Или, может, вы, месье Дюмон, предпочитаете красное вино?..