Русская Зарубежная Церковь в первой половине 1920-х годов. Организация церковного управления в эмиграции - Андрей Кострюков

О своих планах созвать Заграничное собрание зарубежные иерархи поставили в известность Константинопольскую Патриархию[156], Сербского Патриарха Димитрия, а также Патриарха Тихона. О предполагаемом Соборе сообщил Патриарху Тихону в своем письме и архиепископ Евлогий[157].

Согласно выработанному в Константинополе «Положению о Созыве Собрания Российских Церквей», в состав собрания должны были входить «представители всех заграничных автономных церквей, епархий, округов и миссий, пребывающих в подчинении Святейшему Патриарху Всероссийскому». В «Положении» отмечается также, что «Собрание признает над собой полную во всех отношениях архипастырскую власть Патриарха Московского» и «все постановления Собрания поступают на утверждение Святейшего Патриарха, а до его утверждения, в нужных случаях, проводятся, как временная мера, распоряжением Высшего Русского Церковного Управления»[158].

Необходимость в Соборе чувствовалась довольно остро. Прежде всего, оказавшиеся в изгнании архиереи понимали, что их каноническое положение является непрочным и для обоснования своей деятельности следует заручиться благословением церковной власти в России.

Были и другие проблемы. Вот что сказано об этом в соборных деяниях: «Расстройство русских церковных дел заграницей, вызванное длящейся российской смутой и отсутствием связи с Всероссийской Церковной центральной властью, большой наплыв русских беженцев за границу и образовавших собой в местах расселения целые колонии и лагери, нуждающиеся в пастырском попечительстве; усилившаяся среди русских за границей, ввиду их временного, но тяжкого беженского состояния, пропаганда врагов Русской Православной Церкви; заботы о наилучшем пастырском окормлении русских беженцев и воинских частей Русской Армии – все это побудило возглавляемое старейшим Иерархом Российской Православной Церкви Экзархом Вселенского Патриарха Высокопреосвященным Антонием, митрополитом Киевским и Галицким – Высшее Русское Церковное управление заграницей <…> озаботиться благоустройством церковной жизни русских за границей»[159]. Проблем было множество, решить их силами беженцев было непросто. По-своему прав был архимандрит Антоний (Дашкевич), впоследствии епископ Алеутский и Аляскинский, писавший, что Собор «будет очень дорого стоить, а всех вопросов времени не разрешить на реках – кому Вавилонских, кому – Дунайских»[160]. Действительно, только сложностью обстановки и невозможностью взвесить все «за» и «против» можно объяснить печальный факт, что на Собор были допущены политики-миряне, уведшие его с пути церковного на путь политический. Но, с другой стороны, накопившиеся проблемы надо было когда-то преодолевать, а потому Собор был необходим.

Общецерковное заграничное собрание должно было ответить на возникшие вопросы. Состоялось собрание уже по переезде ВЦУ в Сремские Карловцы, и заседания его проходили с 21 ноября по 3 декабря 1921 г. В ходе заседаний Собрание переименовало себя в Русский Всезаграничный Церковный Собор.

Постановления Собора можно условно разделить на две части, одна из которых представляет собой решения внутрицерковных вопросов, другая – решения вопросов политических.

К первому кругу вопросов следует отнести принятую на Соборе резолюцию об управлении Зарубежной Церковью.

Высшее Церковное Управление, согласно решению Собора, состояло из Синода архиереев (Русского Заграничного Синода) и Высшего Церковного Совета (ВЦС). Председателем Синода и ВЦС стал митрополит Антоний (Храповицкий), которому было усвоено звание Наместника Патриарха. Управление делами Зарубежной Церкви принадлежало Наместнику вместе с Заграничным Синодом и Высшим Церковным Советом. Наместник и органы управления были подотчетны Всероссийскому Патриарху, а также заграничным Поместным Соборам. Патриарх должен был утверждать и состав архиереев, входящих в Синод[161].

Что касается присвоения митрополиту Антонию звания Наместника, то Собрание обосновывало это тем, что митрополит Антоний был кандидатом в патриархи и находился вне досягаемости советской власти. Кроме того, Киевская кафедра, которую он занимал, являлась старейшей. Правда, митрополит Антоний отказался принять этот титул[162].

Не следует забывать, что во время работы Собора за границей еще не был известен указ № 362. Однако, как уже говорилось, большинство находившегося за границей русского епископата считало вполне естественным признать полномочия зарубежного ВЦУ.

Интересными и нужными для русского зарубежья были доклады секций Собора по различным вопросам. Вообще, как вспоминал впоследствии митрополит Евлогий, «обсуждение общецерковных вопросов проходило спокойно»[163] и, скорее всего, если бы Собор не начал заниматься вопросами политическими, ВЦУ за границей просуществовало бы в своем составе еще долго. ВЦУ имело все шансы стать вполне законным органом церковного управления.

«Деятельность русских епископов за границей, – пишет в связи с этим священник Г. Митрофанов, – не только являлась нравственно оправданной, но при условии строгого согласования этой деятельности в дальнейшем со Свят[ейшим] Патриархом Тихоном могла получить твердую каноническую основу через благословение руководством Русской Православной Церкви»[164].

Однако от политики Собор уйти не мог. Епископ Вениамин (Федченков) в 1931 г. писал митрополиту Елевферию (Богоявленскому): «Собор 1921 года <…> был окрашен в политический цвет, но иначе и быть не могло, вследствие специфической эмигрантской психологии»[165]. Именно эта, политическая, направленность Собора коренным образом повлияла на отношения Зарубежной Церкви с Московской Патриархией.

Как известно, камнем преткновения стало принятое на Соборе воззвание «Чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим», где говорилось о возвращении на всероссийский Престол Помазанника из Дома Романовых, а также обращение к Генуэзской конференции с призывом бороться с большевизмом, направленное Высшим Церковным Управлением в феврале 1922 г. от имени уже закончившегося Собора.

Данные документы сыграли трагическую роль в отношениях между Церковью в России и Церковью за границей. Документ «Чадам Русской Православной Церкви вызвал на Соборе немало споров, которые представляется необходимым осветить более подробно.

Через несколько лет после Карловацкого Собора в своем письме митрополиту Евлогию (Георгиевскому) митрополит Антоний (Храповицкий) представил соборные обращения как некую случайность и снимал с себя ответственность за их принятие. «Я, – писал он, – был исполнителем инкриминируемых Собору постановлений, притом возбуждаемых не мною, а другими. Приветствие Армии возбуждено было Епископом Вениамином, а это вызвало в монархически настроенных кругах Собора молитвенное пожелание о восстановлении Дома Романовых; послание же к Генуэзской конференции принято по инициативе Архиепископа Анастасия. Ни в том, ни в другом случае я не был инициатором»[166].

Однако все было далеко не так просто, как писал митрополит Антоний, и документы Собора дают основания во многом не согласиться с его словами.

Прежде всего, нельзя считать происшедшее случайностью. Около двух третей членов Собора были миряне, представляющие различные общественно-политические, в том числе и монархические, движения. Участниками Собора были, например, руководители Высшего монархического совета Н. Е. Марков и А. Ф. Трепов, а также известные политические деятели крайне правого направления – Т. В. Локоть, П. В. Скаржинский и др. Далее, хотя предложения о воззваниях были, согласно документам Собора, высказаны не самим митрополитом Антонием, он их активно поддержал.

Сама идея о необходимости обратиться с воззваниями по поводу творящегося в России беззакония возникла вовсе не стихийно.

Так, на заседании 26 ноября 1921 г. архиепископ Анастасий (Грибановский) сказал: «Позволяю себе остановить ваше внимание на вопросе о том, как помочь голодающему населению, нашим страждущим братьям в России; просить, убеждать палачей оставить, прекратить мучения – это все равно, что желать, чтобы тигр выпустил из зубов свою жертву, обращаться с пожеланиями к самому страждущему населению, конечно, бесполезно, но у нас есть одно средство – обратиться с воззванием ко всему миру; он не должен допустить вымирания русского народа; конечно, мы не можем сказать красноречивее того, что сказал Святейший Патриарх Тихон в своем воззвании, но мы должны и можем сказать сильнее то, чего не мог сказать он в своем положении; мы должны сказать, что бедствия, переживаемые русским народом, есть результат дикого, развратного, кровавого режима палачей России; англичане, например, уже узнали, что такое большевизм; Вашингтонская Конференция стремится к миру, но этого мира не будет до тех пор, пока не придет к миру Россия; если бы мы были в состоянии, мы должны были бы разослать всюду миссии, которые, подобно Петру Амьенскому, обошли бы весь свет, открывая ему глаза на русские дела. Другое слово наше должно быть обращено к нашим братьям-беженцам; мы должны призвать всех русских людей забыть все распри и раздоры, если они не хотят потерять уважение среди народов, у которых живут; в воззвании к ним особенно необходимо подчеркнуть ту мысль, что большевизм, предчувствуя свою скорую гибель, стремится опереться теперь на людей, более или менее близких ему или слабых; некоторые склонны идти на примирение с большевиками или по мягкосердию, или из-за карьеры; но мы должны решительно сказать: non pos sumus; никто из нас не имеет права переступить порог советский для союза, ибо это уже не союз, а вражда против Бога; мы должны противодействовать этому соблазну. Должны также мы установить моления в церквах за всех погибших за веру, Царя и Отечество, начиная с Царя-Мученика Николая II, замученных святителей»[167].