Шах и мат - Эли Хейзелвуд

– Приветики, Оз, – или Дефне не замечает его настроения, или ей все равно. – Это Мэллори. Она сядет за пустой стол.

В течение нескольких секунд Оз пялится на меня так, будто фантазирует, как выпотрошит мои внутренности и свяжет шарф из толстой кишки. Затем он вздыхает, закатывает глаза и говорит:

– Твой телефон должен всегда стоять на беззвучном режиме – и никакой вибрации. Никаких звуков на компьютере. Используй беззвучную мышку. Если увидишь, что я о чем-то думаю, и помешаешь мне, я засуну свои шахматы тебе в каждую ноздрю. Да, прямо все. Не мельтеши, когда думаешь над ходом. Никаких духов, еды или шуршащей упаковки. Никакого сопения, чихания, нельзя тяжело дышать, напевать под нос, рыгать, пускать газы или ерзать. Со мной не разговаривать, только если у тебя инсульт и мне нужно вызвать скорую. – Он делает паузу, во время которой размышляет над сказанным. – Хотя и в таком случае тоже. Потому что раз можешь предупредить меня, то и сама можешь вызвать 911. Все понятно?

Я открываю рот, чтобы сказать да. Но вспоминаю о запрете и медленно киваю.

– Превосходно, – он кривится. Боже, это что, улыбка? – Добро пожаловать в «Цугцванг». Мы поладим, я уверен.

– Оз – один из наших гроссмейстеров, – шепчет Дефне мне на ухо, будто это объясняет его поведение. – Хорошего первого дня! – она как-то слишком бодро машет на прощание, особенно если учесть, что она оставляет меня наедине с тем, кто высечет меня, если я вдруг начну икать.

Но когда я смотрю на Оза, он вновь погружен в игру. Пронесло?

Я беру бесконечные списки, которые Дефне дала мне, приношу книги из библиотеки, включаю компьютер, сажусь в удобное эргономичное кресло так тихо, как только могу (кожаная обивка скрипит, из-за чего, я уверена, Оз на грани, чтобы наложить на меня руки), нахожу в пятнадцатом издании «Современных шахматных дебютов» главу, которую мне нужно запомнить, и затем…

Что ж. Затем читаю.

Эта книга мне уже знакома. Отец пересказывал из нее отрывки о гамбитах и позиционной игре своим успокаивающим, низким баритоном, игнорируя крики Дарси и Сабрины на заднем фоне, мамину суету на кухне и ее возгласы о том, что ужин скоро остынет. Но это было в прошлой жизни. Та Мэллори ничего не понимала, и у нее мало общего с Мэллори сегодняшней. И вообще, действительно ли мне нужно все это изучать? Не должна ли я думать во время игры?

Кажется, мне предстоит бесконечный фронт работы, и в течение дня лучше не становится. В десять я берусь за «Учебник эндшпиля» Дворецкого. В одиннадцать наступает время «Жизни и партий Михаила Таля». Все это, конечно, интересно, но читать про шахматы, вместо того чтобы играть в них, – это все равно что читать о вязании, не притронувшись к спицам. Абсолютно бессмысленно. Время от времени я вспоминаю о существовании Оза и смотрю на его неподвижный силуэт. Он читает все те же книги, что и я, только, похоже, не обременен экзистенциальными вопросами. Его руки козырьком лежат на лбу, а он сам выглядит настолько сконцентрированным, что мне так и хочется сказать какую-нибудь ерунду типа: «Может, ладьей?»

Но он здесь явно не для того, чтобы заводить друзей. Когда я ухожу на обед (бутер с арахисовым маслом и джемом; да, список закусочных, который оставила мне Дефне, потрясающий; нет, у меня нет денег, чтобы есть в кафешках), Оз все еще сидит за столом. Когда я возвращаюсь – даже не сдвинулся с места. Мне тыкнуть в него? Вдруг у него началось трупное окоченение?

После обеда мало что меняется. Я читаю. Загружаю шахматные программы. Время от времени делаю длинные перерывы, чтобы рассмотреть каменный сад, который оставил мой предшественник.

В поезде по пути домой думаю о совете Истон. Притворяться будет не так сложно. Я не собираюсь вновь влюбляться в шахматы, да и вряд ли это случится, если я буду целыми днями читать о далеких, абстрактных сценариях.

– Как на новой работе, дорогая? – спрашивает мама, когда я захожу в дом.

Время уже за шесть, и вся семья собралась за ужином.

– Замечательно, – я краду горошинку из тарелки Сабрины, за что она пытается ткнуть меня вилкой.

– Не понимаю, зачем тебе понадобилось менять место, – говорит Дарси угрюмым тоном. – Кто в здравом уме станет организовывать соревнования по игре в шары для пенсионеров, вместо того чтобы возиться с машинами?

Есть одна конкретная причина, по которой я вру своей семьей о новой работе.

А именно – я не знаю.

Очевидно, шахматы связаны с болезненными воспоминаниями о папе. Но я не уверена, что это оправдывает то, что я выдумала восстановительный центр для пенсионеров в Нью-Йорке, куда меня наняли по рекомендации одного из моих бывших. Когда я сказала маме, что ушла из сервиса, ложь сама сорвалась с языка.

В итоге я решила, что это особенно ничего не меняет. Работа есть работа. Это на время, и я планирую оставлять все мысли о шахматах, когда буду уезжать из клуба.

– Старики – приятные люди, – сообщаю я Дарси. В отличие от Сабрины, которая игнорирует меня, яростно стуча пальцами по телефону. Она наверняка только и ждет, когда я снова полезу к ней в тарелку за горошком.

– Старики странно пахнут.

– Ладно, скажи, когда человек становится старым.

– Не знаю. Когда ему исполняется двадцать три?

Мы с мамой обмениваемся взглядами.

– Скоро ты тоже станешь старой, Дарси, – говорит она.

– Да, но я буду жить с обезьянами, как Джейн Гудолл[16]. И я не буду платить молодым людям за то, что они будут ходить в парк и кормить со мной голубей. – Дарси оживляется. – Ты видела каких-нибудь милых белочек?

Я тихо выскальзываю из дома около девяти, когда все уже спят. Машина Хасана припаркована в конце дороги, свет из салона мягко ложится на его правильные черты. Мы встречаемся так все лето, и, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, будто бы это свидание, я думаю, что, может, и хорошо, что он скоро уезжает.

Мне сейчас еще сердечных проблем не хватает. Спасибо, меня и так завалило.

– Ты как?

– Хорошо. А ты?

– Замечательно. Выбрал крутые курсы на этот семестр. Думаю о том, чтобы получить степень в медицинской антропологии.

Я слушаю и киваю, а затем смеюсь в нужных местах, например когда он рассказывает о профессоре, который однажды сказал «мой член» вместо «многочлен». Когда мы паркуемся, я протягиваю ему презерватив, и слова становятся тише, движения – быстрее, мышцы напрягаются и расслабляются.

Неожиданно романтичная и до боли моногамная Истон как-то спросила меня:

«Ты чувствуешь близость с ними?»

«С кем?»

«С теми, с кем заводишь интрижки».

«Не особенно, – я пожала плечами. – Они нравятся мне как люди. Мы хорошо общаемся. Я желаю им всего самого лучшего».

«Зачем тогда все это? Не хотела бы ты нормальных отношений?»

Правда в том, что безопаснее не заводить отношений. По моему опыту, обязательства ведут к ожиданиям, а ожидания – ко лжи, боли и разочарованию. Я бы не хотела все это испытать и не хотела бы, чтобы испытывали другие. Но мне все равно нравится секс в качестве развлечения, и я благодарна, что выросла в семье широких взглядов. В доме Гринлифов вы не услышите никаких «Твое тело – твой храм» или «Нам нужно поговорить о пестиках и тычинках». Мама с папой без стеснения обсуждают со мной вопросы секса, как рассказывают об открытии счета в банке, и порой это даже смущает. Возможно, тебе захочется попробовать; есть плюсы и минусы; будь ответственной. Вот противозачаточные. Мы здесь, если появятся вопросы. Тебе нужна диаграмма? Ты уверена?

Отца не было с нами уже почти два года, когда случилась первая улыбка Коннор с другого конца кабинета, затем «случайные» касания моей руки во время игры в лякросс, а после смешки, когда мы затаскивали друг друга во вторую кабинку слева в туалете рядом с химической лабораторией. Мы были неуклюжие, но все казалось новым, и мне было хорошо. Дело не только в ощущениях, на мгновение я почувствовала себя… просто собой. Не дочерью, сестрой или той, кто совершает ошибки,