Шах и мат - Эли Хейзелвуд

– Что?

– Вот почему всем шахматистам нужно учиться, Мэллори. Почему мы так лихорадочно воспроизводим чужие партии и запоминаем дебюты.

– Потому что ненавидим ничьи?

– Потому что ненавидим это ощущение, которое появляется, когда ты сделал меньше своего максимума.

Отель в пяти минутах ходьбы. В моей комнате ничего примечательного, кроме одного: здесь я могу наконец побыть одна. Не помню, когда у меня в последний раз был доступ к кровати без зрителей в виде двенадцатилетнего гоблина и трехсотлетнего демона, вселившегося в морскую свинку. Мне стоит насладиться уединением по полной. Я даже подумываю над тем, чтобы посмотреть кино. Или открыть приложение знакомств, чтобы найти кого-нибудь в Филадельфии. Идеальная возможность для встречи без обязательств. К тому же оргазмы значительно улучшают настроение.

Но вместо всего этого я смотрю в окно, снова и снова проигрывая в голове последнюю партию, пока солнце медленно катится за горизонт.

Это похоже на случай с пошлым сообщением, которое я отправила маме по ошибке. Или на день, когда вся команда болельщиц вбежала в раздевалку, а я изображала, что могу открыть автоматическую дверь с помощью магии. Или когда в средней школе зашла в учительский туалет, чтобы помыть руки, и увидела мистера Картера на толчке за решением судоку. Стоит мне попасть в неловкую ситуацию, как я впадаю в состояние крайнего унижения. Ночью закрываю глаза, и мой мозг погружает меня в глубины стыда, транслируя кринжовые сцены в мучительных деталях на внутренней стороне век.

(Чересчур драматично? Возможно. Но я отправила маме пошлое сообщение. Мне можно.)

Нейроны цепляются за каждую деталь моего конфуза, и у меня не получается отпустить ошибки, совершенные во время партий. Я выиграла, ладно, но во второй партии по глупости оставила королеву без защиты. Мерзость. Ужас. Кош…

Кто-то стучится.

– Дефне попросила меня взять тебя с собой и представить разным людям, – говорит Оз, когда я открываю дверь. Он пялится в свой телефон.

– С собой?

– Внизу организовали мероприятие для игроков, которые завтра продолжат играть. Дефне не может пойти – это только для участников турнира. Бесплатная еда и выпивка. – Он мельком смотрит на меня, оценивая. – А тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

Он бормочет что-то о вынужденном присмотре за малышней, а он не Мэри чертова Поппинс.

– У них наверняка есть охлажденная «Сиерра мист». Идем.

Не знаю, чего ждать от шахматной вечеринки. Если не считать Истон, я никогда не тусила с ребятами из клуба: все они были тихие и какие-то замкнутые. Игроки здесь больше похожи на бизнесменов: в идеально сидящих костюмах они над чем-то смеются за бокалами шампанского. В поле зрения никаких вязаных жилеток, и никто не оплакивает безвременную кончину «Звездного крейсера “Галактика”»[24]. Это яркие и уверенные в себе шахматисты. Молодые. Богатые. Знающие, где их место в мире.

Один из них замечает Оза и покидает свою компанию, чтобы подойти к нам.

– Поздравляю с попаданием в двадцатку. – Он поглядывает на меня – вначале рассеянно, затем изучающе и вскоре с нескрываемым интересом. Неприятная дрожь проходит по моему позвоночнику. – Не знал, что можно привести с собой кого-то еще.

О, кстати. Люди в этой комнате: девяносто восемь процентов из них мужчины.

– Это твоя сестра? – Он примерно мой ровесник и в теории должен быть привлекательным в классической, правильной манере, но есть что-то, что меня в нем раздражает, что-то, что расстраивает в выражении его голубых глаз, из-за которых встают волосы на теле.

– С какого перепуга ты решил, что это моя сестра? – интересуется Оз.

– Не знаю, мужик, – парень пожимает плечами. – Она блондинка. И слишком горячая, чтобы быть твоей девушкой.

Я напрягаюсь. Уверена, что неправильно расслышала.

– Мэллори – шахматистка, мужик, – тон Оза полон презрения.

Какую бы неприязнь он ни испытывал ко мне, незваной гостье в его офисе, она не сравнится с той, что он испытывает к этому парню.

Вполне возможно, он не ненавидит меня. Может, я даже его лучший друг. Как трогательно.

– Как скажешь, – его английский идеален, разве что можно расслышать легкий североевропейский акцент. – Что ж, дорогуша, эта вечеринка для всех, кто выиграл свои партии, так что… подожди. – Он откидывается назад, театрально изучая меня. – А ты не та девчонка, которая сравняла с землей Сойера на благотворительном турнире?

– Я…

– Да, это определенно ты. Парни, эта цыпа унизила Сойера!

Не верю свои глазам: группа людей (мужчин – все они мужчины), с которыми мистер Северная Европа общался до нас, бросают любопытные взгляды, а затем и вовсе выдвигаются в нашу сторону.

– Как ты готовилась к игре? – спрашивает высокий мужчина за тридцать. У него такой сильный акцент, что я едва разбираю слова. – Мне бы не помешала удача такого рода.

– У Сойера что, был очень плохой день?

– Ты отвлекла его декольте? В этом был прикол?

– Он знает, что она здесь?

– Ну, она все еще жива. Так что, очевидно, нет.

Все смеются, а меня… парализовало. Они пялятся на меня, будто я кусок мяса со слаборазвитым интеллектом, и я чувствую себя глупым ребенком, которого рассматривают взрослые. Кажется, я здесь не к месту в своем сарафане из струящегося кружева. Но я не какой-нибудь там аленький цветочек: за годы работы с Бобом я научилась давать отпор сексистам. Однако эти парни настолько вопиюще, бесстыдно грубые, что я даже не уверена, как лучше ответить на…

– Простите нас. – Оз хватает меня за локоть и тянет прочь. – Мы пойдем поищем чего-нибудь вкусного и людей, которые бы не вели себя как засранцы.

– О, да брось ты, Нотомб!

– Научись воспринимать шутки.

– Дай ей остаться. Готов поспорить, ей не терпится узнать нас поближе!

Я следую за Озом, спотыкаясь. Во рту сухо, руки трясутся. Он тащит меня в другой конец зала к столу с закусками. Думаю, у меня контузия.

– Кто это был?

– Мальте Кох и его миньоны.

Я трясу головой. Напрягаю мозг. Имя звучит знакомо, но никак не могу вспомнить…

– Последние несколько лет он второй в мире. Засранцем был с рождения, надо полагать. Тот, что старше, который спрашивал, знает ли Сойер, что ты здесь, Кормензана, он седьмой. Высокий серб – Дордевич, он примерно тридцатый. У остальных ума не больше, чем у куска бетона с выпученными глазами. Маленькие говнюки, которые способны только лизать Коху задницу, – он закатывает глаза и вслепую тянется за нашпигованным беконом грибом. Ух ты, оказывается, Оз Нотомб склонен заедать стресс. – Я не собирался тебя представлять. С ними вообще лучше не разговаривать. Им самое место в секретной колонии на Марсе, если хочешь знать мое мнение. Жаль, что никто никогда его не спрашивает. – Он какое-то время жует свой гриб, а затем неожиданно выдает: – Извини за все это.

Интересно, это первое извинение в его жизни? По крайней мере, очень похоже.

– Это не твоя вина. Но то, что произошло… Думаю, я ненавижу их.

– Я достану тебе значок нашего клуба, – Оз изучает мою реакцию. – Ты же не собираешься плакать?

– Нет.

– А изливать глазную воду?

– Нет. Я в порядке. Просто… – Я прислоняюсь к стене. – Они так ведут себя со всеми женщинами?

Оз фыркает:

– Посмотри вокруг. Много ты их здесь видишь? – Мне не нужно оглядываться. Вместо этого я тянусь за кусочком бри, расплавленным на корочке хлеба. – Большинство шахматисток предпочитают участвовать исключительно в женских турнирах, а на такие даже не приезжают. Думаю, ты гадаешь почему.

– Загадка века. – Я кладу свой сыр обратно на салфетку: у меня совсем нет аппетита. – Что они имели в виду, когда говорили, что я еще жива?

Оз вздыхает:

– Кох и его банда в восторге, что ты уделала Сойера, они ненавидят его. Но им также не нравится, что ты победила его в один присест, потому что Кох воображает себя единственным соперником Сойера.

– А это так?

– Он с ним не сравнится. Никто не может сравниться с Сойером, если уж на то пошло. Почти десять лет ему нет равных. Я хочу сказать, – Оз закидывает в рот половинку фаршированного яйца, – что Кох – прекрасный игрок, но нестабильный. Временами он настоящий гений. Он заманивал Сойера в ничьи и однажды даже почти победил. Но в целом сравнивать их бесполезно.