Срединное море. История Средиземноморья - Джон Норвич

«В Испании ведутся грандиозные приготовления к атаке гарнизона; оказавшись в Альхесирасе, мы увидели, как там трудятся над тем, что вы именуете кораблями-пробками. Борта этих кораблей покрыты большими прямоугольниками из сырого дерева и опутаны канатами; в целом все это достигает семи-восьми футов в толщину. При этом нужно покрыть лишь одну сторону — другая остается нетронутой. На палубе должна быть устроена защита от выстрелов и осколков — по крайней мере нас старались заставить поверить в это. Оные корабли стоят наготове, чтобы их разместили вдоль фронта гарнизона, дабы они пробивали в стене бреши, когда войскам придет время высадиться, прибыв в лодках, которые строятся с этой целью в Картахене. Также мы видели, как в Севилье отправляют на судах медные пушки».

Так писал мистер Андерсон из Тавиры (находившейся на южном побережье Португалии, сразу за испанской границей) 1 июня 1782 г. Ужасающие конструкции, описанные им, были детищем французского инженера, кавалера Жана Клода Элеонора Ле Мишо д’Аркона. Д’Аркон, очевидно, убедил Карла III и все испанское правительство, что, будучи невоспламеняемыми и непотопляемыми, они сделают гарнизон беспомощным и вынудят его к быстрой капитуляции. Лишь одного человека, как нам теперь известно, ему так и не удалось убедить в своей правоте: к несчастью, это был назначенный на должность командующего франко-испанской армией, недавний герой Менорки герцог Крильон. Он сообщает в своих мемуарах о двух бурных спорах, произошедших в мае в Мадриде: одной — с самим д’Арконом, другой — с государственным министром, графом де Флоридабланка. Во втором разговоре он недвусмысленно обозначил свою позицию и предложил немедленно подать в отставку, но Флоридабланка и слышать об этом не хотел; наконец он убедил герцога продолжать исполнять должность при условии, что тот официально объявит о своем несогласии и порицании, а если план француза провалится, эта декларация будет обнародована.

В действительности Крильон пошел еще дальше. Тут же на месте он составил меморандум и отдал его на хранение другу, проинструктировав его, что документ нужно будет вскрыть и опубликовать в тот момент, когда столицы достигнет новость о начале атаки.

«Отправляясь к Гибралтару, я заявляю, что принимаю командование, лишь повинуясь приказу короля… Я сделал все, что мог, чтобы объяснить его величеству свое несогласие с планом… и заявляю, что, так же как (в случае если город будет взят благодаря успешным действиям плавучих батарей, в чем я глубоко сомневаюсь) вся слава достанется г-ну д’Аркону и все заслуги будут отнесены на его счет, пусть (если батареи не принесут успеха) меня ни в чем не упрекают, ибо я не принимал участия в происходящем».

Герцог оставил не менее 12 копий письма, дабы их распространили во Франции и Испании. По словам современного историка осады, «никогда ни до, ни после генерал, идущий в атаку, не прикрывал свое отступление столь тщательно и не разоблачал свою ложь и лицемерие при принятии командования операцией, в успех которой не верил».

Когда Крильон прибыл в Сан-Роке, маленький испанский город, расположенный близ границы, и разместил рядом с ним свою штаб-квартиру, вверенные ему силы насчитывали более 32 000 человек; даже принимая во внимание дезертиров и больных, на то время это была, возможно, самая большая из армий, развернутых против отдельной крепости. Слабым местом ее была командная структура. Крильон и д’Аркон не скрывали, что презирают друг друга; их объединяла лишь глубокая неприязнь к значительно более молодому и нестерпимо самоуверенному адмиралу дону Буэнвентура де Морено, командовавшему испанским флотом в Порт-Магоне, который хвастался, что, после того как его флот займет позиции, Гибралтар будет им взят в 24 часа. Говорят, что в какой-то момент д’Аркон вскричал в отчаянии: «Crise, contradiction, fâcherie et jalousie!»[276] По-видимому, это было весьма исчерпывающее описание.

Тем временем примерно 7000 человек оборонявшихся (еще 400 находились в госпитале) пребывали в ожидании генерального штурма, который, очевидно, должен был произойти в скором времени; также они ждали флот, который обещали прислать на выручку (правда, последнее начало казаться куда менее вероятным). Лондонское правительство продолжало отвечать уклончиво. Администрация лорда Норда пала после двенадцати провальных лет своего правления; новое министерство лорда Шелбурна было парализовано неуверенностью. На неоднократно звучавшие призывы короля к действию Шелбурн мог ответить лишь следующим образом (к этому моменту настал конец августа):

«Что же касается снятия осады Гибралтара… то оно настолько зависит от осведомленности относительно как местных условий, так и навигации в заливе, а также прочих обстоятельств, что я не смею принять решение. Я боюсь, что министры кабинета, не будучи сведущи в военном деле, попытавшись сделать это, столкнутся с серьезными трудностями. Мне представляется, что в значительной мере исход будет зависеть от навыков и уверенности командующих».

Столь продолжительное замешательство было тем более Удивительно, что осада Гибралтара завладела воображением обитателей Восточной Европы. Залив Альхесирас в буквальном смысле образует огромный театр, откуда на зрелище можно смотреть с безопасного расстояния, и к этому моменту зрители съезжались со всей территории Франции и Испании, чтобы увидеть близящуюся драму. Среди них были два французских принца крови, виконты д’Артуа и де Бурбон, недавно приехавшие в Сан-Роке. Возможно, именно в их честь дату генерального штурма назначили на день Святого Людовика — 25 августа. Сведения как-то просочились в Гибралтар, и на рассвете гарнизон приготовился к атаке. Однако ничего не произошло. По-видимому, плавучие батареи так и не были готовы.

И вот 8 сентября, в воскресенье, гарнизон предпринял нападение сам. За прошедшие несколько недель испанцы построили гигантскую стену через перешеек, сложив ее из примерно полутора миллионов мешков и бочек, наполненных песком; теперь ее использовали, чтобы под ее прикрытием подтаскивать пушки и мортиры для новых батарей. Эта работа, однако, также осталась неоконченной, и вице-губернатор, генерал Роберт Бойд, поддержал идею начать ее длительный обстрел раскаленными докрасна ядрами и зажигательными бомбами. Технически это была сложная операция, редко применявшаяся в сражениях на суше, хотя на море это делалось весьма часто: пушечные ядра раскаливали на огромной решетке, но после этого процесс заряжания ими пушек был очень непростым. С другой стороны, они производили весьма значительный эффект: едва они касались дерева, как то воспламенялось; люди, имевшие несчастье оказаться у них на пути, получали ужасные раны. Начавшись вскоре после полуночи, этот обстрел продолжался без остановки 9 часов; было сделано всего около 5500 выстрелов со скоростью 10 в минуту; огонь вспыхивал вдоль строя испанцев словно пламя, бегущее по дорожке из пороха, подготовленной для устройства взрыва. Испанцы, застигнутые врасплох и поначалу не знавшие о том, что ядра раскалены, действовали медленно, но, начав биться, сражались как львы, срывая горящие доски и бревна голыми руками, меж тем как снаряды продолжали градом сыпаться вокруг них. Генерал Бойд, наблюдавший за происходящим с большой батареи, не мог сдержать своего восхищения: «Свет еще не видел большей храбрости».

Но какова бы ни была личная храбрость, испанцы понимали, что произошла катастрофа — или унизительное для них событие. Пытаясь хоть как-то сохранить лицо, Крильон приказал немедленно ответить нападавшим таким же образом — начать продолжительный обстрел из орудий пяти новых батарей на рассвете следующего утра. 9 сентября было произведено почти столько же выстрелов, сколько 8-го — официальный подсчет зарегистрировал 5403 выстрела, — однако нападавшие стреляли холодными ядрами и Гибралтарская скала представляла собой цель, значительно отличавшуюся от низкого песчаного перешейка. Обстрел продолжался весь следующий день; его вели и береговые батареи, и корабли адмирала Морено, но серьезного ущерба не нанесли.

Затем, в 8 часов утра 12 сентября, наблюдатели сообщили, что показались паруса большого флота, приближавшегося с запада. Сердца осажденных забились: неужели как раз вовремя прибыл флот, посланный на выручку из Англии? Увы, то был не он. Паруса принадлежали судам франко-испанской армады, включавшей 47 одних только линейных кораблей, плывших под флагами не менее десяти адмиралов. По их прибытии защитники скалы оказались лицом к лицу с армией почти в 40 000 человек, располагавшей двумя сотнями тяжелых орудий. Теперь флот, шедший на подмогу, оказался бы бесполезен, даже если бы он все-таки появился: безнадежно уступая в численности, он не имел шансов проникнуть в гавань. В этот момент многие из оборонявшихся ощутили нечто весьма близкое к отчаянию.