Друиды - Морган Лливелин

Свободная Галлия! Я ощутил в горле болезненный ком. Оккупанты не имеют прав на эту землю. Это наша любовь; мы никому ее не отдадим! Так клялся я на пути домой. В голове роились знакомые образы: моя земля, моя Роща, мой дом, мой очаг. Мое место.

Я ненавидел Цезаря. С некоторым удивлением я обнаружил внутри себя эту холодную и горькую ненависть, ранее неведомую. А оттого, что мне приходилось восхищаться этим необычным человеком, ненависть к нему становилась лишь сильнее. Цезарь хотел поработить нас, уничтожить нас, но хуже всего было то, что он хотел завладеть нашей землей, питавшей нас, покоившей кости наших предков, землей, которой предстояло принять и нас, когда наши духи обретут свободу.

Земля связывала Человека и Потустороннее. Земля всеми своими неброскими обликами — деревом, холмом, цветком — являла нам другое лицо Источника. Наша земля. Наша Галлия. Прекрасная Галлия. Меня окутывало облако любви и боли. Пришельцы, стремившиеся захватить Галлию, нарушили в нас что-то очень серьезное, глубинное.

Наконец вдали начал подниматься к небу холм, увенчанный Священной Рощей. Он словно обещал, что всё и всегда останется здесь неизменным. Я приближался к нему со слезами на глазах.

Не заезжая в форт, я отправился к своим деревьям. Моя охрана осталась ждать, а я шагал один среди дубов. Как всегда, они меня успокоили. Источник вечен. Вот теперь я могу вернуться к своим людям.

Мои женщины встречали меня у ворот, каждая с ребенком. На мгновение мое сердце сжалось, но я быстро понял, что малыш на руках у Лакуту — ее собственный сын Глас, а парнишка постарше — тот самый сын мелкого землевладельца, которого когда-то излечила от слепоты Брига.

— Привет тебе, свободный человек! — сказала моя жена, когда я соскочил с лошади. А потом добавила, уже гораздо мягче: — Я рада видеть тебя, Айнвар.

— И я рада, — эхом вторила ей Лакуту.

Мы еще толком не успели сказать друг другу и пары слов, как меня уже окружила толпа людей. Все хотели новостей о войне. Почти у всех в Ценабуме жили родичи, и теперь меня со всех донимали вопросами о том, кто жив, кто погиб и сколько человек Цезарь взял в рабство.

— Куда отправили рабов? Онкус жив? Что с нашей Бекумой? Айнвар, ты видел...

Я поднял руку, призывая народ к молчанию.

— Ценабум сегодня — это руины, — сказал я им. — Там только обгорелые балки и рухнувшие камни. Людей нет. Большинство из них пока живы. Они в римских лагерях за Секваной. Цезарь отправит их на юг не раньше зимы. Когда победим, мы выручим их из плена. — Я говорил тоном, не оставляющим сомнения, что так оно и будет. Пока не встретился глазами с Бригой. Запнулся, но все же добавил: — Мы освободим всех!

Вперед выступила Сулис. Она хотела расспросить о брате. Я заверил ее, что Гобан Саор благополучно добрался до Рикса. Она невесело улыбнулась.

— Так и должно быть, — сказала она. — Видел бы ты, сколько чар и заклинаний мы на него навесили, лишь бы он не попался римлянам.

Я долго отвечал на бесконечные вопросы, но, в конце концов, все же добрался до дома, чтобы поесть и отдохнуть. Дом встретил меня множеством старых и новых мелочей, носивших следы двух его хозяек. Женщины усадили меня на лавку, принесли воды сполоснуть лицо и ноги, дружно посокрушались над моей истрепанной одеждой. Все у них получалось слаженно и гармонично. Интересно, приходилось ли им ссориться без меня? Если что и было, по ним не скажешь.

Я с любопытством огляделся. Любой человек, даже если он недолго живет в каком-нибудь месте, оставляет на нем свой отпечаток, примерно так же, как потоки силы между землей и звездами оставляют следы на ладонях. Брига и Лакуту легко погрузили меня в милый беспорядок, в яркую домашнюю жизнь. Ткацкий станок, груды ткани, глина для посуды, новые одеяла, незнакомые домашние принадлежности, табуретки, горшки, детские запахи, клетки на стене для кур, корзины с яйцами и сетки с луком, на веревках под стропилами сушится одежда. О прошлом говорили только железная решетка очага и мой резной деревянный сундук.

— Есть новости о нашей дочери? — первым делом спросил я Бригу, откусив первый кусок ритуального хлеба.

— Нет. Но в годовщину зачатия друиды дали ей имя, Айнвар. Нашу дочь зовут Майя. Дочь земли.

Имя отозвалось во мне беззвучной музыкальной нотой. Правильное имя. Майя, дочь земли. Дочь Галлии.

— А что здесь делает этот паренек? — Я кивнул в сторону бывшего слепца. Он сидел, скрестив ноги, возле моего очага и ел мою пищу, как будто так и должно быть.

— У его матери опухоль в животе, — рассказала Брига. — Мы с Сулис лечим ее. Детей привели в поселок, раздали по домам. Его мы взяли к себе.

— Ну конечно, — с легким сарказмом сказал я. — Куда же его еще девать? — Впрочем, Брига не обратила на мой тон никакого внимания. — Сколько ему лет?

— Он — старший. Звать Кормиак Ру. Красный Волк.

Услышав свое имя, мальчик поднял голову, и я встретился с ним глазами. Я вспомнил, как держал его на руках в тот давний день и рассказывал про войну. Теперь ему оставалось всего несколько сезонов до посвящения. Впрочем, он же не из благородного клана. Я присмотрелся. Медноволосый, с глазами цвета льда, худой, на лице явно не мальчишеское серьезное выражение...

— Эти женщины под моей защитой, — неожиданно серьезно произнес он и вернулся к еде.

Да, имя у него подходящее... Я тихо спросил Бригу:

— Но ты же отправишь его потом к матери?

— Если она выживет. Там все очень серьезно, Айнвар. Она не сразу обратилась к целителям, а теперь может оказаться слишком поздно, даже если использовать омелу. Ты пришел вовремя. Завтра шестой день луны.

Я понял. Меня долго не было, я давно не проводил ритуалов в Роще, зато завтра смогу провести один из самых главных. Мы всегда срезали омелу строго в шестой день луны. Омела росла на разных деревьях, но редко приживалась на дубах. Когда мы находили ее там, то называли Дубовым Ребенком и обращались со всем почтением, воспринимая как особый дар Потустороннего. Отвар Дубового Ребенка, приготовленный особым, тайным способом, способен уничтожить даже тяжелую опухоль. Я