Статьи и письма 1934–1943 - Симона Вейль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но было бы слишком долго и неинтересно занимать Вас рассказом о моих пустяках. И без сомнения бесполезно. Кроме, разве что единственной пользы – предотвратить Вашу возможную ошибку на мой счет.
Примите уверения в моей самой глубокой признательности. Думаю, что Вы знаете, что это не просто формула вежливости.
Симона Вейль
3
<Духовная автобиография>6
<Марсель, 14 мая 1942 г.>
Прошу Вас сначала прочесть (P.S.):
Это письмо страшно длинно, но поскольку на него некуда слать ответ – ведь я уже точно уезжаю – у Вас впереди годы, чтобы с ним ознакомиться, если захотите. Но все же, раньше или позже, ознакомьтесь с ним.
Отец,
До моего отъезда мне хочется еще раз побеседовать с Вами – может быть, в последний раз – ибо издалека я, без сомнения, смогу лишь изредка делиться с Вами новостями о себе, чтобы получать Ваши.
Я говорила Вам, что я перед Вами в долгу. Попробую рассказать Вам точно и честно, в чем он состоит. Думаю, если бы Вы могли узнать всю правду о моем духовном состоянии, Вы бы нисколько не были огорчены тем, что не убедили меня креститься. Но не знаю, насколько это возможно для Вас.
Не Вы сообщили мне христианское вдохновение, не Вы дали мне Христа; когда я вас встретила, ничего этого не требовалось делать, все было уже сделано без посредства кого-либо из людей. Если бы это было не так, если бы я уже не принадлежала Ему – не только сокровенно, но сознательно – то вы бы ничего мне не дали, ибо я ничего бы от вас не приняла. Дружеское отношение к вам стало бы для меня лишь причиной отвергнуть вашу весть, так как я опасалась бы возможной ошибки и иллюзии, примешанной человеческим влиянием к делам божественным.
Могу сказать, что во всей своей жизни я никогда, ни минуты, не искала Бога. Может быть, по этой причине – конечно, слишком субъективной – я не люблю это выражение: оно кажется мне ложным. С ранней юности я думала, что проблема Бога – это такая проблема, для решения которой в нашем мире не хватает данных, и что единственный верный метод избежать ее ложного решения – которое мне казалось величайшим из возможных зол – это ее не ставить. Я и не ставила. Не утверждала и не отрицала. Мне представлялось бесполезным трудиться над разрешением этой проблемы, ибо я думала, что наша задача в этом мире – найти наилучший подход к проблемам этого мира и что этот подход не зависит от решения проблемы Бога.
Это было верным, по меньшей мере для меня; потому что я не колебалась в выборе этого подхода; в качестве единственного возможного отношения к ним я всегда принимала отношение христианское. Могу сказать, что я родилась, выросла и всегда оставалась в христианском вдохновении. Притом что даже имя Бога не занимало никакого места в моих мыслях, я имела относительно проблем этого мира и этой жизни концепцию христианскую – в ясном и точном виде, вместе с самыми специфическими понятиями, которые она предполагает. Некоторые из этих понятий живут во мне так давно, сколько я себя помню. Относительно других я знаю, когда, каким образом и в какой форме они отпечатлелись во мне.
Например, я всегда запрещала себе думать о будущей жизни, но всегда верила, что момент смерти есть мера и цель всей жизни. Я думала, что для тех, кто живет как подобает, это момент, когда на малейшую частичку времени входит в душу чистая, нагая, определенная истина. Могу сказать, что я никогда не желала себе иного блага. Я думала, что жизнь, ведущая к этому благу, определяется не только обычной моралью, но что для каждого человека она состоит в последовательности поступков и событий, предназначенной конкретно для него и столь обязательной, что, пройдя мимо нее, он не достигнет цели. Таким было мое понятие о призвании. Критерий поступков, налагаемых призванием, я видела в побуждении существенно и очевидно ином, нежели те, что происходят от чувств или от рассудка; не последовать такому побуждению, когда оно возникает, – даже если оно потребует невозможного – мне казалось величайшим несчастьем. Именно так я понимала послушание, и я испытала это свое понимание, когда пошла на завод и осталась там даже в том состоянии сильной и беспрерывной боли, в котором я вам недавно призналась. Самой прекрасной из возможных жизней мне всегда казалась та, где все определено или силой обстоятельств7, или такими побуждениями и где нет места для выбора.
В четырнадцать лет я впала в одно из этих бездонных отчаяний юности и всерьез думала о смерти по причине посредственности моих природных дарований. Меня заставляли сознавать это необыкновенные таланты моего брата, детство и юность которого сравнимы с детством и юностью Паскаля. Я скорбела не о внешних успехах, но о том, что у меня вовсе нет надежды быть допущенной в это царство трансцендентного, куда дано войти только людям подлинно великим, где обитает истина. Я предпочла бы умереть, чем жить без нее. После месяцев внутреннего мрака я обрела – внезапно и навсегда – убежденность в том, что любое человеческое существо, даже если его природные способности почти ничтожны, проникнет в это царство истины, принадлежащее гению, если только он стремится к истине и постоянно прилагает усилие внимания, чтобы достичь его. Более того, такой человек и сам станет гением, даже если, по недостатку других талантов, этот гений не сможет быть виден извне. И позднее, когда головные боли парализовали те малые способности, которыми я обладаю, и я очень скоро представила, что уже насовсем, эта моя убежденность позволила мне продержаться десять лет в усилиях внимания, почти без надежды на результат.
В понятие истины я включала также красоту, добродетель и все виды блага, так что у меня выработалась концепция отношения между благодатью и желанием. Убежденность, которую я обрела, была та, что если кто желает хлеба, тому не подадут камень. Но ведь тогда я еще не читала Евангелия.
Что касается духа бедности, во всей своей жизни я не помню, когда бы он не был моим – к сожалению, в той малой мере, насколько это позволяло мое несовершенство. Я влюблена в святого Франциска с тех пор, как
