Арабо-израильские войны 1956,1967: Дневник Синайской компании. Танки Таммуза - Моше Даян

После четырех часов неустанной работы на Гиват-Хаем доктор Глюк решил передвинуть перевязочный пункт поближе к району боевых действий и перенес его в опорный пункт Наамуш. Зачистка там еще не закончилась — стреляли все и отовсюду. Тем временем начали поступать раненые. Доктору Глюк и его помощникам приходилось не только помогать раненым, но и отстреливаться. Медработники то палили из Узи, то бросали ручные гранаты в траншеи, из которых велся огонь по перевязочному пункту.

Среди поступивших раненых доктор Глюк увидел Илана, брюки которого ниже ремня потемнели от крови. Глюк снял их с Илана и сразу понял, что у него множественные осколочные ранения. Его мошонка была разрезана, и из нее виднелись тестикулы. «Солдат на войне больше всего боится двух вещей, — подумал доктор, — ослепнуть и лишиться потенции… Даже и говорить об этом нечего, — сказал он себе. — Я просто не могу допустить такого!»

На укрепленной позиции, усыпанной мертвыми телами, пропитанной запахом смерти, доктор Глюк боролся за жизнь. Он решился оперировать мошонку лейтенанта сразу и вернуть ей правильную анатомическую форму. Не обращая внимания на условия, совсем не подходящие для серьезной операции, — не утихавшую стрельбу, не стерилизованные хирургические инструменты и грязные руки, — оперировать раненого следовало как можно скорее. Нельзя было отправлять парня в таком состоянии в долгое путешествие до госпиталя, поскольку неизвестно еще, что случится по дороге и что будет, когда он туда все-таки доберется.

Операция заняла пятнадцать минут, Илан все время оставался в сознании. Глюк сделал ему обезболивание — укол морфия.

— Я смогу иметь детей, доктор? — спросил Илан.

— Безусловно.

— Где теперь наши, доктор? Наступают?

— Да еще как!

— Мы взяли Калаа?

Доктор Глюк понятия не имел, где находится Калаа. Он вообще ничего не знал о планах военных. Он даже и понятия не имел, что находится в Наамуше, пока ему не сказали об этом.

Где Калаа, он узнал только в 19.00, когда оказался там со своим перевязочным пунктом. Здесь доктора Глюка позвали к тяжело раненному осколком в шею солдату. В свете фар Глюк начал операцию, но солдат умер под скальпелем. Друзья солдата, наблюдавшие за операцией, не могли в это поверить.

— Как же так? — спрашивали они. — Он же говорил всего несколько минут назад!

Генерал-майор Моше Даян

ЭПИЛОГ

Бригада «А» проломила сирийскую стену. Через проделанные ею бреши прошли другие механизированные части; третьи же прорывались на иных участках вражеской обороны. Пехотная бригада вела тяжкий бой за нижние укрепления Голанских высот. Северное командование хотело обезопасить максимальное число направлений к Голанским высотам, чтобы обеспечить поставку боеприпасов, горючего и прочих снабженческих грузов сражающимся с неприятелем боевым частям. На следующий день, в субботу, 10 июня, силы ЦАХАЛа рассредоточились по территории Голанских высот. В тот же день поступил приказ о прекращении огня. Так закончилась война, известная как Шестидневная.

Победа была великой — столь великой, что казалось невероятной.

Никто не знал, что делать с этой победой, особенно правительство. Никто не был готов к такому итогу, к тому, что удастся оккупировать столь обширные территории, никто толком не представлял себе, что делать с живущим на них населением. Израильтяне радовались, но радовались не оттого, что стали явью их чаяния и мечты, и не потому, что думали, будто эта война последняя. Они радовались и ликовали оттого, что сумели выжить, выстоять и оттого, что армия их вновь показала свою мощь. Не было восторженной истерии, не было празднеств победы. Люди не танцевали на площадях, никто не раздавал на улицах даровой выпивки, и молодые красивые девушки не карабкались на танки, чтобы расцеловать победителей и увенчать их цветами. Это была семейная радость. Резервисты быстро вернулись домой, освобожденные от обязанности воевать с той же быстрой, с какой их призывали. Они возвратились к себе — к своим семьям, к своей работе.

Первым событием стал трехдневный траур. Церемонии памяти по погибшим проводились на военных кладбищах в Беери, в Иерусалиме и Алуфе, где выступили с обращениями ко всем собравшимся представители Ассоциации осиротевших родителей, организации, которая, к сожалению, все в большей и большей мере становится частью израильской жизни. Они выражали сочувствие осиротевшим родителям, вдовам и сиротам, потерявшим близких в 1967 г. Те, кто в 1956-м принимал сочувствие от родителей, лишившихся сыновей в 1948-м, теперь старались утешить и поддержать тех, кого обездолил 1967-й. Родители, чьи сыновья пали в карательных операциях, в «водной войне» или в ходе патрулирования границ, сейчас всеми силами стремились утешить новых членов ассоциации, повторяя слова, которые сами слышали в 1948-м: давайте искать утешение в независимости Израиля. Поначалу это мало помогает, но спустя годы, когда сглаживается острота боли утраты, становится поводом для гордости.

На кладбище Беери генерал Таль прошел между свежими могилами погибших военнослужащих бронетанковых войск. Здесь похоронено много его друзей, погибших в 1948-м, в 1956-м и 1967-м и в иные годы, когда больших войн не было. Он остановился перед могилами подполковника Эхуда Элада, майора Шамая Каплана и капитана Илана Якуэля. Илан Якуэль собирался в путешествие за моря, чтобы познать мир и найти в нем свое место. Он никогда уже не покинет Родину. В другой части кладбища стоял подполковник Ошри. Под розоватым свежим шрамом на его голове скрывался серый металлический диск, защищающий мозг там, где осколок снаряда, выпущенного из сирийского танка, пробил череп комбата. Недалеко от него лишившийся конечностей воин и другой, тоже сильно израненный ветеран беседовали с боевыми друзьями, которых повстречали здесь, на кладбище. Полковник Шмуэль, майор Хаим, лейтенант Иосси Б. и другие стояли у могилы подполковника Эхуда Элада, получившего повышение посмертно. С ними — Нава, ее красные глаза были сухи.

— Он был тигром, — вот и все, что смог сказать ей в утешение его командир, полковник Шмуэль. Он повторял эти слова снова и снова: — Он был тигром.

Полковник Альберт побывал на могилах своих людей на кладбищах в Афуле и в Хайфе. Здесь лежали два офицера, которые, останься они в живых, в ближайшем будущем стали бы командирами батальонов бригады. Майор Моше Хавив — в Афуле, в братской могиле с погибшими вместе с ним в бронемашине людьми. Поглотившее ее пламя навсегда соединило их. Майор Мокади был похоронен в Хайфе. Его похороны пришлось отложить, поскольку тело не удавалось найти несколько дней.

На горе Мира в Иерусалиме министр обороны генерал-майор Моше Даян произнес надгробную речь в память о погибших, как делал это и прежде, провожая в последний путь своих друзей-воинов. Его единственный глаз сверкал великой жаждой жизни, другой же — был погашен смертью. Порой казалось, что Даян — символ Израиля, для которого жизнь и смерть стали неразлучными товарищами. Израиль готов к смерти в борьбе за жизнь, и в готовности этой он черпает мужество.

В четверг, 8 июня, в день, когда погиб майор Каплан, было решено не сообщать Наве о его смерти. Она собиралась стать матерью, и потому следовало сначала поговорить с ее врачом. Врач рекомендовал пока скрыть от нее страшную весть. Но Нава чувствовала беду. Что-то произошло, иначе Шамай позвонил бы, написал, передал привет. Она оставалась с родителями Шамая в Рамат-Гане и каждый день говорила его матери: «Я не понимаю, что случилось. Почему Шамай не пишет?» Шамай знал, что она осталась с его родителями, как же он, столь преданный семье, не написал, не позвонил, не послал хоть какой-то весточки? Почему? Ведь он же звонил каждый день, чтобы узнать, не родила ли Хава, и просил, если это произойдет, сообщить ему через штаб бронетанковых войск.

Нава терпеливо ждала почтальона. Когда миновало воскресенье, а от Шамая все не пришло ни строчки, ее страх возрос безмерно. В понедельник, 12 июня, почтальон пришел поздно, но для нее опять ничего не было. Нава думала, что сойдет с ума. Она пошла в ванную ополоснуть лицо и услышала, как ее сестра и золовка попросили детей еще поиграть на улице. Выглянув в окно, Нава увидела, что сестра и золовка разговаривают с офицером-танкистом и ее врачом. Когда они вошли, она уже обо всем догадалась.

В конце семидневного траура по Шамаю, когда генерал Таль и все его друзья стояли у его могилы в Беери, Нава родила девочку и назвала ее Шамит.

Немного позже врач капитана Авигдора Кахалани разрешил ему встать с постели и присутствовать на обряде обрезания его новорожденного сына. Авигдор получил очень серьезные ожоги, и врачи вообще удивлялись, как он выжил. Все дело в его сильной воле к жизни, а вообще это — чудо, так говорили они его друзьям.