Молодой Бояркин - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
меня просто так. Тащить меня ему явно не хотелось. Убежать было страшно – тогда его бы
всю жизнь кто-то презирал, да не кто-то, а лучший друг, а это тяжело. Так не проще ли
просто взять да и вычеркнуть этого лучшего друга. Человек все равно должен когда-нибудь
умереть, так велика ли беда, если он умрет чуть-чуть пораньше. И ему, Пете, стоит только
сделать над собой усилие – и он через минуту будет свободен, пойдет налегке, и презирать
его потом никто не будет. И найти его не найдешь – уж тут гарантия. Ну, может быть, еще и
алиби какое существовало. Вот и вся арифметика. Я даже и не предполагал, что такие случаи
бывают. Бывают, конечно, только в них свидетели не предусматриваются, чтобы некому было
удивляться такой невероятности. А я вот нарушил правило и поэтому понять ничего не
могу… До чего же бывает темна душа у человека… Полз я больше двух педель и все об этом
думал – и плакал, и злился – все было, но все равно полз. Счет времени я потерял, потому что
полз и ночью, и днем, а спал, когда отключался. Просто полз всегда, когда чувствовал, что
могу ползти. Мне и сейчас не верится, что все это происходило со мной. Я почти ничего не
помню. Желание выползти было у меня, как инстинкт. И желание понять произошедшее тоже
было, как инстинкт – как будто это могло меня тоже спасти. Иной раз мне тогда даже не
верилось, что меня почему-то хотели убить, и что этого хотел Петя. Я настолько привык
верить в его дружбу, что не находил в себе ненависти. Но если до меня доходило, что все это
так и есть, что мой Петенька – это подлец, какого свет не видел, то я, кажется, полз в два раза
быстрее. Самое трудное было с едой. Сначала я собирал оставшиеся ягодки голубицы,
брусники. Они были как водяные шарики и не восстанавливали сил. Мой Мангырчик от меня
не убегал – он-то, наверное, кормился какими-нибудь зверушками. Наконец, я понял, что
если я не поем хорошо, то уже не смогу двигаться. Я подманил к себе Мангыра, погладил его
и заплакал. Он стал слизывать слезы. Я поговорил еще с ним немного, потом осторожно
вытянул нож из ножен, навалился всем телом и перехватил горло. По предательски,
понимаете, по предательски… Но мне надо было выжить.
Федоров замолчал и стал смотреть в черное стекло. Санька зашвыркал оставшийся
чай из кружки.
– Не люблю я рассказывать эту историю, да и редко кому рассказываю, – через минуту
сказал Алексей. – После всего этого я уже никакую собаку завести не мог.
– А пистолет? – спросил Санька. – Лучше бы застрелить.
– До пистолета мне было, – даже с обидой усмехнулся Федоров. – Я и ружье там же
бросил. Нож был на ремне – он и остался. Даже спичек не было.
– Ох и сволочь же он! – сказал Санька, стукнув кулаком по столу. – И где он только
этот пистолет раздобыл?
– Да я уж говорил – еще от отца – трофейный, немецкий.
– Вот я и говорю, что у того, кто с оружием, всегда руки чешутся…
– И чем же все это кончилось? – спросил Бояркин.
– Выполз я к одной маленькой деревеньке. Как раз к вечеру. Возле леса начинался
огород – почему-то запомнил, что прелой ботвой пахло. Накануне снова снежок выпал, и в
огороде грязища стояла. Пробороздил я по нему на брюхе, и около самого крыльца опять не
то заснул, не то сознание потерял. Меня почему-то не особенно обрадовало, что я до людей
дополз. Во-первых, знал, что все равно доползу, а во-вторых, мне было уже все безразлично.
Подобрали старик со старухой – повезло мне с этим. Содрали с меня все, в бане помыли и
положили на кровать. Я им сразу все честно рассказал и попросил до милиции не доводить.
Милиция защищает беззащитных, а мне хотелось самому что-нибудь интересное, свое, для
Пети придумать. Лечился я долго. Старуха настоящей знахаркой оказалась, даже как будто
рада была все свои знания показать. Травами меня пичкала, и я у нее многому, кстати говоря,
научился. К моему счастью, все пули прошли навылет сквозь шкуру с мышцами. Только
одна, видимо самая первая, застряла, но тоже ничего не раздробила. Старуха ее как-то
выдавила, как чирей. Так что отделался я, как в сказке, хотя и пришлось поваляться. Позже я
старику ружье хорошее подарил. Ну, выздоровел, ходячим стал и уехал домой. Жене,
конечно, все рассказал, но попросил, чтобы не болтала. Да можно было бы и не рассказывать
– у нас тогда отношения-то уже пошли наперекосяк. Стал думать, что же мне со своим
другом сделать. Адрес его известен. Думаю, может быть, для начала как ни в чем не бывало
открыткой с Новым годом поздравить? Или лучше телеграммой – так, чтобы ее в двенадцать
часов вручили и чтобы он от приятного удивления прямо около елки в штаны наложил.
Потом думаю: нет, лучше в гости съезжу и буду вести себя так, как будто я никуда с ним не
ходил, или как будто у меня этот поход из памяти выпал. А главное, позвоню и буду с
улыбочкой ждать, как дверь откроется. Но это тоже не подошло: на такую игру у меня бы
актерских данных не хватило. Планов было много. Один интереснее другого. Но я так ничего
и не выбрал. Однажды даже специально приезжал в город. Сел у подъезда на детской
площадке, а он с женой под ручку пошел куда-то, что-то про билеты говорили – в кино,
наверное. Даже интересно – ведь живет же человек, как и жил. Мне хотелось окликнуть его,
повернуться спиной и спокойно пойти – узнал бы он мою спину или нет? Или обогнать их, а
потом пройти мимоходом и поздороваться или, наоборот, сделать вид, что это не я, что я
совсем другой человек, да спросить, где находится ближайшая парикмахерская. Но ничего
этого я не сделал. А не сделал потому, что и тогда еще не постиг до конца всю ситуацию…
– И что же, ты все так и оставил? – с нетерпением спросил Санька.
– Так и оставил, – сказал Алексей.
– Да ты что?! – воскликнул Санька, подскочив с места.
– Да не ори ты! – осадил его Федоров. –
