Публичное одиночество - Никита Михалков

(до 1993)

Мастроянни хотел делать Чехова – мы с Александром Адабашьяном решили сделать трансформацию: такой парафраз Чехова для Мастроянни.

И за основу решили взять «Даму с собачкой», но не делать героя русским, а сделать его итальянцем, который влюбляется в русскую на итальянском курорте. То есть это не экранизация Чехова, и в титрах записано также «по мотивам Чехова». Это самостоятельное произведение, но с чеховской атмосферой.

Сначала мы назвали его «Пароход "Улисс"», но потом заменили на «Очи черные»… (III, 6)

(1993)

Интервьюер: «Очи черные» – как возник этот фильм?

Происходила довольно странная ситуация: «Донского» мне делать не дали. Зимянин, тогдашний секретарь ЦК, объяснил, что еще, мол, рано. «Грибоедова» (мы им три года занимались) не дали снимать карабахские события.

Возникла пауза…

В восемьдесят шестом возник импульс, я совершенно неожиданно узнал, что Мастроянни хотел бы со мной работать. Это меня очень удивило, я совершенно не представлял, что он видел мои картины. Мы встретились в Париже и договорились, что будем что-то делать. Но несуразно было бы мне снимать картину о Франции или Италии… С другой стороны, снимать картину с Мастроянни, который играл бы русского, тоже не имело под собой твердой почвы. Поэтому мы с моим тогдашним соавтором Александром Адабашьяном решили сделать трансформацию: такой парафраз Чехова для Мастроянни…

Эта картина, к моему большому удивлению, имела огромный успех в мире. Она получила награду – «Пальмовую ветвь» – за лучшую мужскую роль. Хотя картина шла прямиком на главный приз. Тогда Элем Климов заявил: либо он останется в жюри, либо «Очи черные» не получат «Гран-при». Это мне сказал Ив Монтан, бывший в тот год председателем жюри Каннского кинофестиваля…

Картина имела номинацию на «Оскара». Что очень престижно, и была масса всяких призов: лучшая иностранная картина года Италии, лучшая иностранная картина года Испании. И полная обструкция здесь <в России>, полная. Издевательски-иронический тон, она была утоплена в прессе, ее не показывали, не пускали прокатом по стране. Ее игнорировали, над ней измывались как могли, думая, что это как-то меня унизит или сломит. Но важно ведь, не как ты выглядишь перед кем-то, важно, как ты выглядишь перед Богом.

Для чего я снимал картину: за валюту, за деньги, чтобы поехать за границу? Никогда меня это не волновало, не прельщало, у меня никогда не было вожделенной мысли уехать за границу и снимать там. К тому же я задавал себе вопрос: снимал бы я эту картину, если бы не было Мастроянни?

И однозначно отвечал: да, снимал бы. (III, 2)

«Автостоп» (1990) (1990)

Я снял картину «Автостоп».

Должен признать, что эта лента абсолютно «застойная»: в ней нет ни одной голой женщины, нет размазанных по стене мозгов, коррупции, проституции – тоже нет. И все же история ее создания заслуживает отдельного рассказа.

Случилось так, что знаменитая автомобильная фирма «Фиат» заказала нам коротенькую картину, которая представила бы выпуск новой модели машины. И когда с Рустамом Ибрагимбековым мы написали мини-сценарий, то вдруг почувствовали, что его можно развить, превратив впоследствии в игровую художественную ленту.

Однако наши заказчики от воплощения такой идеи наотрез отказались. Мы же, в свою очередь, чрезвычайно увлеклись этим замыслом и во что бы то ни стало решили его реализовать. Пришлось пойти на жуткую авантюру: снимать параллельно два фильма.

Приехали итальянцы, поселились в санатории «Авангард» под Серпуховом, и началась работа. Ежедневно с восьми утра до пяти часов вечера в страшный мороз. И так в течение десяти дней у нас и еще пяти дней в Италии.

В конце концов обе ленты были готовы.

Заказчики с восторгом приняли свой вариант. И уж потом я решился показать им второй, то есть наш собственный, сделанный, как говорится, «на сэкономленных материалах в свободное от основной работы время». К тому же в фильме снялись наши артисты Владимир Гостюхин, Нина Русланова, Лариса Удовиченко.

Замечу, что итальянцы не остались внакладе – мы полностью уложились в ассигнованную сумму. А коротенькая картина для «Фиата» была признана лучшим рекламно-коммерческим фильмом года в Италии. На фестивале в Америке в своей номинации она получила сразу три приза.

Премьера же удлиненного фильма должна состояться в Москве в самое ближайшее время… (I, 34)

(1992)

Интервьюер: В печати вашу короткометражную телекартину «Автостоп» назвали великолепным провалом.

«Автостоп» был спасением для нашей Студии «ТРИТЭ». Контракт на рекламу для концерна «Фиат» был для нас чрезвычайно выгоден.

Моя задача заключалась в том, чтобы снять двенадцать минут для «Фиата» и (в те же сроки и на те же деньги) пятьдесят пять минут телевизионной картины.

Никто об этом не знал. Никто не понимал, почему я потратил двадцать две тысячи метров «кодака».

Забудьте, что это реклама «Фиата», забудьте, что это снимал я, забудьте, что написано в прессе…

…И насладитесь фильмом?

Если бы Вы видели, как люди смотрят, смеются, плачут… (I, 45)

«Урга – территория любви» (1991) (1991)

Картина «Урга – территория любви» «спелась» как бы из воздуха, которым мы дышим. Она, видимо, вызрела из ощущений, переживаний, мыслей и помыслов русского человека, живущего в этом мире – в России и вне его, ощущающего корнями эту страну, отношение к ней зарубежья.

Кроме того, одним из импульсов было то, что мы – Евразия…

В фильме «Урга – территория любви» художественно исследуется тема человеческих ценностей, которые коренятся в жизни, поведении, в представлениях людей разных народов. Русскому и – шире – европейцу на первый взгляд трудно принять образ жизни монгола, кому домом была и осталась юрта, а «городом» – бескрайняя степь. Да и монголу, стоило ему попасть в китайский город, живущий по западному образцу, становится неуютно. Товарные плоды современной цивилизации привлекли его скорее как игрушки, а не как что-то такое, ради чего стоит жить. Природные силы берут в нем верх, и визит в город лишь будит на миг уснувшую память…

В картине идет разговор о двух людях, о представителях двух народов. И оба, да простит меня Господь, зомби. Русский человек понимает, что с ним что-то произошло, чувствует кожей, но объяснить происшедшего не может. Не находит он объяснения и в выплеске ощущения себя заброшенным, погибающим – в щемящей сердце песне «На сопках Маньчжурии», ноты-татуировка которой вытравлена на его спине. Он не скажет, кто виноват – Маркс, Энгельс, нигилизм российский. Или большевизм, выжигавший в течение многих лет в народе его менталитет, ощущение корней. Он не понимает, что приведена в исполнение угроза партийного гимна: «Кто был никем, тот станет всем». Не догадывается, что проведена страшная селекция. Он не задумывается, что жил в стране, где, чтобы стать министром или главой государства, нужно было доказать доподлинно свое ничтожество в поколениях: что твой прадед – раб, отец – батрак, мать – прачка, ты сам – окончил класс церковно-приходской и ВПШ заочно. Он ничего по простодушию своему не знает. Даже зачем работает в Китае, строит какую-то дорогу в чужой стране. В то время как дома, в России, полная разруха. Но он уже чувствует неладное, и у этого русского человека есть еще надежда, что его дети хоть что-нибудь поймут. Или он сам когда-нибудь очнется, если ему дадут очнуться, перестанут глушить сознание водкой или возможностью уехать за границу.