Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

Это хуже, чем преступление, это ошибка.

Антуан Буле де ла Мёрт, 1809 год

Люди могут простить [власти] все, кроме слабости.

Дмитрий Волкогонов Борису Ельцину,

декабрь 1994 года[968]

В субботу 17 августа 1991 года министр культуры СССР Николай Губенко отмечал пятидесятилетие у себя на даче на Николиной Горе под Москвой. Гости – члены правительства и творческая элита – передвигались по обширному дачному участку, пили, ели и обменивались слухами. Был среди них и старый друг Губенко, посол в Италии Анатолий Адамишин. В разговорах преобладал консерватизм. Никто не верил, что Союзный договор сможет разрешить советский кризис. Первый заместитель премьера Владимир Щербаков сокрушался, что Горбачеву недостает решимости проводить непопулярные, но необходимые экономические меры. Что именно нужно делать, он объяснить не мог, но считал, что люди рано или поздно отрезвеют от хмеля гласности и умерят свои ожидания. Никто не ждал сюрпризов. С поздравлениями юбиляру позвонил из Кремля помощник президента Валерий Болдин. Губенко пригласил в гости главу кабинета министров СССР Валентина Павлова, но тот не приехал. Было немало съедено и выпито, празднование продолжилось и на следующий день. Многие гости вернулись в Москву лишь в воскресенье вечером[969].

Проснувшись утром в понедельник от звонка дочери, Адамишин испытал один из самых неприятных моментов в своей жизни. Ведущая теленовостей с печальной серьезностью объявила, что Горбачев болен и не в состоянии исполнять президентские обязанности. Его место занимает вице-президент Геннадий Янаев. Для управления страной на ближайшие шесть месяцев создан Государственный Комитет по чрезвычайному положению. Выйдя в город, Адамишин увидел, как по московским улицам, кроша асфальт под гусеницами, в клубах пыли движутся танковые колонны. Адамишин подумал, что первое практическое последствие происходящего – Союзный договор «полетел», по крайней мере, на данном этапе. Такой исход его нисколько не огорчил. В то же время дипломат совершенно не был уверен, что взявшие власть люди сумеют ее удержать. Грубой силой будет трудно укротить поднявшие голову республики. А что с экономикой? Как заставить людей работать?[970]

Утро было тяжелым и для лидеров «Демократической России». Вдова Андрея Сахарова Елена Боннэр обычно никогда не включала телевизор. На этот раз, однако, позвонивший ей друг велел это сделать. Первая реакция Боннэр – шок и ужас. Давно ожидавшаяся диктатура пришла. Силы реакции все-таки нанесли ответный удар. Ей вспомнился 1941 год, нападение нацистской Германии на Советский Союз, когда она добровольцем пошла на фронт медсестрой. Сталин тогда сказал по радио: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Эти слова Боннэр на автомате повторяла начавшим названивать ей американским журналистам. Вдруг она опомнилась: «Что я говорю?!» Но времени для размышлений не было. Это была война до конца, на уничтожение[971].

Шеварднадзе, проснувшись утром в своей московской квартире, сказал помощникам: «Это начало 37-го года…» Он позвонил Александру Яковлеву и с облегчением услышал, что тот дома, не арестован. Затем позвонил Ельцину. Российский лидер был тоже на свободе и снял трубку. Шеварднадзе, однако, с уверенностью считал, что скоро за всеми придут. Он решил созвать пресс-конференцию для западных журналистов. Единственный путь к спасению, был убежден он, – обратиться за политической и моральной поддержкой к общественному мнению Запада: «Мы должны говорить о правах человека». Когда об этой идее услышали его коллеги по демократическому движению, многие испугались. Ведь такой призыв будет считаться государственным преступлением. «Никто из нас может не дожить до вторника», – сказал один из соратников Шеварднадзе[972].

Многие советские граждане, дети и внуки жертв сталинского террора, тут же вспомнили о массовых репрессиях, о психушках КГБ, о преследовании диссидентов. Несколько лет горбачевской либерализации, гласности и новых свобод внезапно показались кратким сном. Кому-то пришла мысль: неужели и наши дети обречены жить под тиранией лжи, лицемерия и угнетения?[973] Большинство поддались инстинкту и решили залечь на дно. Некоторые товарищи Шеварднадзе по Движению демократических реформ перестали отвечать на телефонные звонки. Страх заразителен, он охватил и иностранцев. Находившаяся тогда в Москве в научной командировке американская исследовательница Виктория Боннел вспоминает: «В нас боролись сложные чувства – осторожность и безрассудная смелость, надежда и отчаяние, возбуждение от того, что мы оказались в эпицентре истории, и страх за себя и родных. В конечном счете мы не знали, что делать». Виктория и ее муж решили остаться в Москве и посмотреть, что будет[974].

Лишь немногие смогли перебороть страх и начать действовать. Дочь Елены Боннэр Татьяна и ее друзья росли в тени героических диссидентов. Теперь настало их время. Татьяна ринулась к Белому дому, зданию российского парламента, чтобы быть вместе с соратниками. Здесь, как они считали, будет центр противостояния хунте[975]. Сюда же направились и некоторые из окружения Ельцина. Владимир Лукин родился в годы Большого террора – отец и мать, оба коммунисты, были арестованы вскоре после его рождения. Однако страха он не испытывал – слишком близко знал Янаева и других лидеров ГКЧП, чтобы их бояться. Эти люди, считал он, не пойдут до конца. Явившись рано утром в еще пустовавшее здание российского парламента, Лукин собрал депутатов, до которых ему удалось дозвониться. Его план состоял в том, чтобы созвать российский съезд и объявить переворот незаконным[976].

Ельцин прилетел в Москву поздно вечером в воскресенье 18 августа из Алма-Аты, где встречался с казахским лидером Нурсултаном Назарбаевым. В его воспоминаниях об этой поездке почти ничего нет. По другим источникам, во время этой встречи шел пир горой, казахский лидер обильно потчевал дорогого гостя. В какой-то момент Ельцин решил искупаться в ледяной воде горной реки. Его отговорили. Тогда он лег поспать, из-за чего вылет в Москву задержался на пять часов. По какой-то так и оставшейся невыясненной причине самолет Ельцина перенаправили с военного аэродрома, где он должен был приземлиться, во Внуково. Весь полет Ельцин проспал.