Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

беременную свинью. Когда чудовища ее зарезали, она должна была очень скоро разродиться. Ей оставалось так мало времени до родов, что стоило тектонам вспороть ей живот, как оттуда выскочили поросята и бросились врассыпную.

– Может быть, ты помнишь об этом, потому что смерть породила жизнь, – рассудил я. – Поэтому твоя память хранит эту картину. Но наверняка ты помнишь еще что-нибудь. Сделай над собой усилие.

Кудряш посмотрел на меня так, словно видел в первый раз.

– Марк, Марк… – произнес он обреченно. – Они всё о нас знают. – Тут Гней перешел на крик: – Некоторые из чудовищ даже умеют читать по-латыни! Кто-то их этому научил.

Мои щеки побледнели от стыда, потому что, естественно, этим человеком был я. Разволновавшись, Гней приподнялся на локтях на своем матрасе:

– Они даже знают о Либертусе!

Вдруг Кудряш заозирался по сторонам и попытался убежать, словно тектоны уже входили в мою палатку. Чтобы его удержать, мне пришлось позвать врача с помощником.

История Гнея нам уже известна: после разгрома легиона в Африке он, следуя моему совету, показал свое кольцо патриция, и это спасло ему жизнь. Тектоны не отправили его в огромную толпу пленных, а усадили на спину гусеномуса вместе с десятком других аристократов. Их всех часто подвергали допросам, потому что небольшая группа тектонов знала латынь. Вероятно, незачем и говорить, что чудовища были не слишком любезны: если кто-то отказывался отвечать на заданный вопрос, тектоны просто откусывали несчастному пальцы своими акульими зубами. Палачей интересовали подробности устройства римской армии и географии Италии, и таким образом тектоники уточняли и дополняли все сведения, которые получили от меня. Но, как это обычно происходит, допрос был не монологом, а диалогом, во время которого палачи и их жертвы обменивались информацией.

– Слушать, как они говорят на латинском языке, Марк, было ужасно… – сказал Кудряш. – Они произносят слова так, словно их рты полны галькой, и звуки вылетают из их зубастых пастей со змеиным присвистом. – И тут он добавил очень тихо: – Это воплощение зла, Марк, исчадья ада.

– Почему они потребовали тысячу рабов?

Он горько улыбнулся:

– Рабы им вовсе не нужны.

– Тогда зачем они хотят устроить этот обмен? Почему?

– Чтобы внести раздор. Они знают о союзе Либертуса и Сената. Если мы отдадим им тысячу рабов, Либертус нас возненавидит. Но пленники – это дети самых знатных римских семей, и, если вы откажетесь от обмена, Сенат вас проклянет.

Дело было именно в этом: Нестедум хотел нас рассорить. И он был близок к достижению своей цели.

* * *

Я изложил свой разговор с моим другом, славным и беспечным Гнеем-Кудряшом, опустив неважные подробности. Но, направляясь в палатку претора, я все время думал о словах, которые он чаще всего мне повторял: «Вчера случилось нечто важное, Марк, но я не могу вспомнить, что именно, никак не могу. Это важно, но мне никак не удается напрячь память, будто в голове у меня скопился густой туман». После этого он снова и снова повторял историю о забитой свинье и поросятах, появившихся из раны, хотя этот навязчивый образ вряд ли имел существенное значение.

Войдя в палатку, я доложил триумвирам, что выдача тысячи рабов действительно оказалась ловушкой, расставленной тектониками, чтобы разобщить нас. Но тут Помпей устало махнул рукой и с глубоким равнодушием произнес, сложив губы бантиком:

– О, не беспокойся. Этот вопрос мы уже решили.

На моем лице, вероятно, выразилось недоумение.

– Мы уже выдали им эту треклятую тысячу рабов, – добавил Цезарь. – Десять наших юношей уже в лагере.

Цицерон пристыженно разглядывал полотняный свод палатки, но ничего не говорил.

Ты не можешь даже представить себе, Прозерпина, мою ярость. Но, естественно, что толку от гнева, каким бы справедливым он ни был, против двух самых могущественных людей в мире? Не успел я открыть рот, как Цезарь заставил меня замолчать:

– А что нам оставалось делать? Это были наши ребята, дети Рима.

– Сейчас все – дети Рима! – закричал я. – Но, очевидно, вы этого понять никак не можете! Рабовладения больше не существует, вас могут обвинить в преднамеренном убийстве тысячи свободных людей!

Цезарь попросил Помпея и моего отца оставить нас наедине. Когда они ушли, он почти грубо схватил меня за локоть и сказал:

– Это ты ничего не понимаешь! Мы можем победить подземных жителей вместе с Сенатом или даже без Сената, но не можем победить против Сената.

(На самом деле, Прозерпина, учитывая дальнейшие события, нельзя не признать, что в этих словах заключался весьма саркастический парадокс.) Но самое ужасное случилось потом. Либертус и его армия должны были присоединиться к нам, и кто-то должен был с ними связаться. И кого собирался послать Цезарь? Меня – Марка Туллия Цицерона.

– Ни за что! Пошли кого-нибудь другого.

– Я посылаю именно тебя, потому что Либертус тебе доверяет. Придумай сам, как объяснить ему эту историю с рабами. Утаи ее от него или соври что-нибудь.

Я снова отказался.

– Ты отправишься к нему как миленький! – закричал он. – Потому что, если ты не скроешь от него случившееся или не соврешь, Либертус не будет сражаться. А если он не будет сражаться, погибнем мы все. Ты, я, твой отец. И почему? Потому что однажды ты не солгал бывшему рабу с отвислыми щеками. Ты этого хочешь?

Так вот, знаешь, как я поступил, дорогая Прозерпина? Скрепя сердце я согласился. Что мне оставалось делать? Когда я уже сел на лошадь, Цезарь дал мне последние наставления:

– Поспеши и немедленно найди Либертуса. Проводи его вместе с войском и, сделав большой крюк, расположи их в тылу лагеря тектонов. Тогда до них не дойдут вести о тысяче этих бедолаг. Вам будет нетрудно занять нужную позицию, потому что у Либертуса много проводников и солдат из этих краев. Но обязательно идите кружным путем, чтобы вас не заметили тритоны и разведчики врага. Если же до Либертуса каким-то образом дойдут сведения о том, что мы пожертвовали тысячей рабов, отрицай это, бесстыдно ври и изображай священное негодование – рви на себе одежды на глазах у всех. Возможно, тебе не удастся его убедить, но, по крайней мере, он начнет сомневаться, и мы выиграем время. Нам нужно только одно: чтобы завтра Либертус сражался, а все остальное не имеет значения! После победы над подземными чудищами мы придумаем, как загладить перед Либертусом нашу вину за такое некрасивое решение. Ну давай, поторапливайся! Я собираюсь начать сражение завтра утром, с Либертусом или без него! Тебе еще что-то надо объяснять?

Я покачал головой. Прежде чем я успел пришпорить коня, Цезарь