Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

– Мне эта война очень нравится. Никаких паролей запоминать не нужно: если ты бобовоголовый, значит ты враг, а если человек, значит друг.

«О, если бы все было так просто», – сказал я себе.

Я отправился в постель, но не мог уснуть, потому что меня мучила тоска. Впрочем, я хочу быть с тобой откровенным, Прозерпина. Настоящая причина моих терзаний и моей досады не имела ничего общего с тем, пойдет Либертус в атаку или оставит консульскую армию на произвол судьбы. Нет. Меня лишало сна не то, что мы могли пасть жертвами тектоников или собственной низости. Нет. Меня огорчало то, что Ситир обещала разделить со мной ложе, если по счастливой случайности мы победим, а теперь, после предательства, совершенного триумвирами, как мог я просить ее исполнить обещание?

Таковы были мы – люди, жившие до Конца света, дорогая Прозерпина. Человек – существо странное.

18

Сражение.

Дети и люди, несведущие в военном деле, воображают, будто великая битва – это столкновение двух армий, которые борются, как разъяренные быки, и бой превращается в тысячи схваток между парами солдат враждующих сторон. Та сторона, которая сможет обеспечить больше побед в этих драках, в результате выигрывает сражение.

Это вовсе не похоже на правду. Может быть, во времена Гомера самые отважные бойцы двух сторон и сражались попарно, но во времена Республики с ее манипулами[93] и легионами все значительно усложнилось и битвы проходили совсем по-другому. Крупное сражение было явлением чрезвычайно сложным, одновременно жестоким и трудным для понимания, и Цезарь это учитывал.

На рассвете обе армии покинули свои лагеря и встали друг напротив друга: легионеры против тектонов. Расстояние между ними не превышало трехсот шагов. Я расположился в тылу вместе с Цезарем, Помпеем и Цицероном; мы все сидели на лошадях, и нас окружала целая свита офицеров. Наша позиция на небольшой возвышенности позволяла нам видеть все окрестности. Помпей смирился с передачей власти, физиономия его выражала недовольство, но, согласно закону о сменном руководстве, в тот день командование переходило к Цезарю. Мне больше всего запомнился его взгляд, Прозерпина, его черные глаза, изучавшие наши ряды и построение неприятеля. Цезарь был так сосредоточен, что, как это ни парадоксально, казался немного рассеянным. И надо сказать, что равнина, покрытая пожухлой травой, на которой друг напротив друга стояли две готовые к бою армии, представляла собой величественное зрелище. Нас всех объединяло одно чувство: мы могли погибнуть в тот же день, но даже если бы судьба уготовила нам еще пятьдесят лет жизни, в нашей памяти эта картина сохранится навсегда.

Строй тектонской пехоты протянулся до самого горизонта. Солдаты укрывались за своими живыми прямоугольными щитами, которые мычали, как коровы на пастбище, и крякали, как утки. За темными щитами виднелись их светло-серые физиономии; их шлемы и доспехи были почти черными. Сколько же там было чудовищ! Восемьдесят тысяч вооруженных и свирепых монстров с вытянутыми черепами и убийственными челюстями. Как можно их победить? Эта задача казалась невыполнимой, а мы еще не видели тектонской кавалерии, которая пока где-то пряталась – возможно, скрывалась за строем пехоты.

Что же касается нашего войска, Цезарь следовал тому плану, о котором мне рассказал. Левый фланг нашего построения занимали сорок тысяч его опытных воинов, а правый – сорок тысяч солдат Помпея. За ними стояла сотня ахий, готовых направиться туда, куда им прикажут. Среди них была и Ситир Тра. Я все время смотрел в ту сторону, но видел только бритые головы и обнаженные тела. Самое удивительное заключалось вот в чем: с минуты на минуту должна была начаться самая важная баталия за всю историю, а они стояли безоружные. (Ты ведь знаешь, Прозерпина, что ахии не брали в руки оружия – по крайней мере, пока не вступали в борьбу.)

Все началось по приказу Цезаря: он дал сигнал, в центральной части нашего построения пехотинцы расступились, и на поле боя появился Богуд со своими десятью тысячами всадников. Они галопом приблизились к строю тектонов на такое расстояние, чтобы их дротики могли достичь врагов, и принялись стрелять. У каждого нумидийца было в запасе больше дюжины этих коротких смертоносных копий. Каждые пятьдесят всадников отделялись от общего строя и начинали скакать по кругу: тот, который оказывался ближе других к строю чудовищ, бросал дротик, и таким образом град ударов сыпался на врага непрерывно. Убить им удавалось немногих, но тектоны только пытались укрыться и не имели возможности пойти в атаку, что их крайне раздражало. Вероятно, именно поэтому ряды чудовищ наконец раздвинулись, чтобы пропустить вперед двадцать тысяч тритонов. Казалось, будто за строем врага началось землетрясение.

Земля задрожала от топота тяжелых лап, воздух наполнил вой раковин на боках страшных огромных ящериц, из чьих драконьих пастей тоже раздавался жуткий рев. Не желая больше терпеть удары дротиков нумидийской кавалерии, Нестедум отправил тритонов покончить с ними. И это решение он принял далеко не сразу.

– Ты был прав, – сказал мне Цезарь. – Эти жители подземелий соображают туго.

На самом деле именно этого и хотел достичь Цезарь: отделаться от кавалерии тектонов. Богуду было поручено не вступать с ними в бой, а только отвести их подальше. С вершины нашего холма он был прекрасно виден. Следуя указаниям Цезаря, он скакал на своем белом коне на восток, пытаясь скрыться от врагов или просто делая вид, что спасается бегством. Тритоны, естественно, устремились за ним. Нумидийские лошадки и тритоны скрылись за правой границей равнины, точно актеры, которые стремительно покидают сцену. Нумидийцы поглядывали на врагов с издевкой, а тритоны скакали за ними, и раковины на их боках выли от ярости. В этот миг Цезарь дал сигнал к общему наступлению.

Весь строй римлян ожил, медленно двинулся на тектонов, отбивая шаг своими подбитыми гвоздями сандалиями, и казалось, будто вся долина превратилась в огромный барабан. Солдаты несли в одной руке щит, закрывавший их до самых глаз, а в другой меч. С каждым шагом они подходили все ближе к врагу, который поджидал их, тоже прячась за свои живые щиты.

Помпей не мог вынести этого неторопливого и размеренного наступления и на коне подъехал к Цезарю.

– Почему ты приказал им идти в атаку? – укорил Помпей. – Эти чудовища захватили нашу землю, а значит, они и должны начать генеральное наступление.

– На войне надо использовать порывы ярости солдат, а не сдерживать, – ответил ему Цезарь.

Строй римлян двигался вперед и остановился, только когда до врага оставалось всего двадцать шагов. Легионеры схватили свои пилумы, то есть длинные