Конь бѣлый - Гелий Трофимович Рябов

Никифоровичем и товарищами из центра. Здесь вполне может наступить коллапс: Надю запрут во внутреннюю тюрьму ОГПУ на Лубянке…

— Есть и другие неизвестные, так сказать… — Дятлов говорил устало, надтреснуто, похоже было, что со своей судьбой завербованного агента он примирился и всерьез был намерен заслужить сохранение жизни. — Наши… То есть мои бывшие сотоварищи вполне могут не только запереть Надежду Дмитриевну, но и меня отстранить от дальнейшей операции: что я могу сообщить Трилиссеру о Коммеле — Дееве?

— Вопрос… — согласился Бабин. — Скажете, что исчез?

— Это будет означать, что меня посадят в соседнюю с Надеждой Дмитриевной камеру… — горько вздохнул Дятлов. — Могут применить и специальные средства — пытать, например… Вас ведь пытали…

— Ну, меня… — улыбнулся. — Я — враг. Вы — свой.

— Не понимаете, с кем дело имеете. В ИНО — люди предельно жесткие, изощренные. Это вам не какой-нибудь армянин с волооким взглядом…

— Артузов? Мы о нем иного мнения: беспощадный человек.

— С Трилиссером не сравнить. Это второй Урицкий. Тот был зверь. И этот не лучше. Я не знаю, что делать. Если бы удалось все дальнейшее вести под моим контролем — тогда… Да и то: я не знаю, как развернутся события даже и в этом случае.

— А если мы вернем Надежду Дмитриевну в Харбин? Нет… Там ее найдут. В Шанхай? Миллионное население, затеряется…

— А что объясню я? Кузьмин что наплетет? Такую легенду отступную за день-два не сочинить. Так, чтоб поддавалась проверке. А до проверки? Все равно отправят в камеру и мало ли что еще…

Тяжелый был удар. Било по самолюбию — неужели не переиграем госбезопасность? Но это огорчение — так, чепуха. Ведь Алексей, находясь в центре РОВСа и пользуясь доверием новых хозяев, мог оказать неоценимые услуги движению. Мог бы. Но — видимо, не окажет.

— Значит, надобно сделать так, чтобы присутствие в Белграде и Надежды Дмитриевны, и Алексея Александровича было не просто необходимо — но совершенно обязательно, — вдруг сказал Дятлов.

— Как? — Бабину понравилось это, вполне, впрочем, объяснимое, но — усердие тем не менее.

— В разговоре со мной Дебольцов мог сообщить о жене Врангеля, о том, что Надежда Дмитриевна была с нею дружна?

— В Екатеринбурге познакомилась, что ли? И жена барона сразу же узнает Надежду Дмитриевну?..

— Да. Вы правы.

— Но идея светлая. Подумаем…

* * *

Поезд приближался к границе, оставалось минут сорок. После станции Маньчжурия — проверка документов, досмотр, — это понимали все. Нужно было что-то решить. Зашел Дебольцов, сели, заперли дверь.

— Полковник… Мы должны принять решение. — Бабин был суров и мрачен.

— Я понимаю.

— Алексей Александрович, если мы хотим продвигаться в глубь советской территории, а на станции Зима идти в тайгу и изъять золото, и вы повезете это золото вместе со мной или один — это уж как…

— Один? — перебил Дебольцов нервно. — Я что-то… Не понимаю.

— Очевидно, что вас с Надеждой Дмитриевной чекисты за границу не выпустят, — объяснил Бабин.

— Но ведь планировалось… — Дебольцов замолчал, он все понял.

— Планировалось… — убито протянул Дятлов. — А где Коммель? Вы ведь не ребенок. Ваша жена останется заложником. И я не хочу вас обманывать. Мы были… Хорошо — пусть мы остаемся врагами, у нас разные интересы, но ведь мы люди, черт возьми…

— Вспомнили… — кивнул Бабин, без малейшей иронии, впрочем.

— Так вот: ваша супруга останется заложницей. Ее посадят. Во внутреннюю тюрьму на Лубянке. И еще: это было бы выходом. Не смейтесь, я правду говорю. Но я знаю и Трилиссера, и Менжинского. Вас будут кормить письмами от Надежды Дмитриевны. А она… Она сгниет в лагере. Вас обманут, вот и все.

— Невозможно… — Дебольцов встал.

— Если так, — подытожил Бабин, — выход только один: реституция. Возвращаемся в первоначальное состояние. Вы на станции Маньчжурия заявляете о болезни — ну, там, сердечный приступ, длительные обмороки — и возвращаетесь в Харбин. А мы с Мишей… Мы едем дальше. Миша — в Москву, я — в Белград.

— В Москву… — Дятлов засмеялся, как клоун на арене цирка. — Вы шутить изволите! Артамон — Деев — исчез. Завербованные Дебольцовы — тю-тю! Да меня в порошок разотрут. Нет уж… Я тогда, как вы и советовали, исчезну где-нибудь в Шанхае…

— Решение принято. Дятлов — вы свободны. Алексей Александрович, я должен сделать распоряжения.

— Я иду к Наде, — сказал Дебольцов. — Не знаю… Я все ей расскажу. Решение должна принять она.

— Вы… Вы… что же… Готовы пожертвовать… Нет. — Дятлов встал, начал тереть виски. — Я не барышня, товарищи. Господа то есть. Я людей убивал на раз. Но этого нельзя сделать, нельзя, вы понимаете? Это не мое дело, но так получилось… Ч-черт… Господи ты боже мой…

* * *

На станции Маньчжурия собрались еще раз в купе Бабина. Здесь поезд стоял минут двадцать, было время принять решение: в конце концов — еще несколько минут, и все отрежется острейшим ножом, навсегда, может быть… Надя долго молчала, видимо ожидала, что заговорят мужчины, но никто из них не решался заговорить.

— Я согласна ехать в Москву — и будь что будет.

— Перспективы нашего теперешнего проникновения — то бишь совершенно нормального прибытия Алексея Александровича в Белград, к Врангелю, — нулевые, — холодно произнес Дятлов. — Одно дело, когда полковник работает как бы от госбезопасности, а на самом деле разрушает замыслы ЧК, другое — просто личное присутствие. Барон — он, конечно, рад будет боевому офицеру, с опытом, но это не оправдывает возможной гибели Надежды Дмитриевны.

— Что касается меня — то я выполню приказ, — сказал Дебольцов.

— Я же… — начал Бабин раздумчиво, — не могу отвергнуть доводы Миши. Решение будет таким: мы возвращаемся. Как вы? — посмотрел на Дятлова.

— Я с вами…

…Через два дня они были в Харбине. Увольнение Дебольцовых с КВЖД прошло гладко, никаких