Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Как-то в случайном разговоре по поводу чинов и повышений государь шутливо сказал мне:

– Я надеюсь, Мордвинов, что вы-то не очень печалитесь, что вы только полковник. Ведь чин, в сущности, кроме тщеславия, ничего не дает, а человек остается таким же, каким и был. Я и сам вот остался такой же полковник, как и вы.

– О, конечно, Ваше Величество, – отвечал я, – большего, чем оставаться вашим адъютантом и поэтому иметь возможность видеть часто вас во время своих дежурств, я и не желал бы. Генеральский чин[7] мне в том только бы мешал.

В начале апреля вся моя семья из-за расстроенного здоровья жены и дочери уехала на несколько месяцев на южный берег Англии, в Корнваль, и я намеревался через несколько недель, получив отпуск, присоединиться к ним.

Узнав об этом, государыня-мать призвала меня к себе и предложила сопровождать ее в предстоявшей ее поездке в Англию, к сестре, говоря, что по приезде в Лондон я могу сейчас же уехать к своим и вернуться с ними обратно в Россию, когда захочу.

Я с радостью принял это милое, внимательное предложение императрицы, являвшееся снова в глазах многих явным доказательством моего предстоящего назначения.

Вспоминаются при этом лица и намеки провожающих нас тогда на вокзале Царскосельской императорской ветки в Петербурге. Они так характерны для всякого двора и для всякого завистливого и ревнующего человека.

Выехали мы в самом начале мая поздним вечером. Кроме князя Шервашидзе, графини Менгден и меня, императрицу в этом заграничном путешествии сопровождала и бывшая воспитательница государыни m-elle de Les Kailles (де Лескаль. – О. Б.), ехавшая с нами до ее родного города Брюсселя.

M-elle de Les Kailles была премилая старушка, живо интересовавшаяся всем происходящим – очень наблюдательная и вдумчивая. Она сердечно относилась к моей жене и мне особенно нравилась своим прямым характером и независимыми, подчас очень резкими суждениями. Не всегда, но довольно часто я чувствовал в ней, в иностранке, что-то наше, русское, старинное, даже порою помещичье.

Она воспитывала и остальных дочерей Христиана IX, но, кажется, больше всех любила нашу императрицу, отвечавшую ей не менее теплым чувством. M-elle de Les Kailles сильно недолюбливала придворную жизнь, но тем не менее часто приезжала в Россию, чтобы погостить у государыни, всегда радовавшейся ее приезду…

Несмотря на довольно безмятежно протекавшую в те дни наружную политическую жизнь, все же и тогда в ней чувствовалось известное напряжение. Все народы жаждали тогда «одного только мира» и, желая этого мира, по-старинному и, как говорят, мудрому правилу готовились к войне. Готовилась к ней, пожалуй, упорнее других и Германия – у нее для этого было и больше, чем у других, и посторонних завистников, и своих собственных вожделений.

Я вспоминаю, как нам тогда бросались в глаза обширные платформы для высадки войск, устроенные немцами заранее на границах Бельгии, и как мы, указывая на них, дразнили m-elle de Les Kailles, говоря, что ее Брюссель непременно будет вскоре занят немцами и что ей придется очистить свой дом для победителей, германских офицеров.

Государыне не нравились наши шутки, и она порядочно на них сердилась. Но кто из нас мог думать в те дни, что такая шутка могла оказаться когда-нибудь пророческой! У императрицы же даже такое напоминание, видимо, связывалось с ее постоянным беспокойным предчувствием!

Со дня захвата Пруссией принадлежавших Дании земель – что государыне лично пришлось пережить в ее молодости – она действительно не любила немцев, высказывая это неоднократно в беседах с близкими людьми. Но ее нерасположение распространялось главным образом лишь на правительственные круги, а не на само население. Она все же сознавала, что и в ее датских предках было много немецкой крови. Мне вспоминается, как часто, проезжая по Германии, императрица любила во время остановок выходить к собравшейся на платформе любопытной немецкой толпе, в числе которой всегда бывало много детей. Она им задавала всевозможные добродушные вопросы и обыкновенно щедро оделяла их вынесенными из ее поезда конфетами и фруктами… Впрочем, она делала это и в других странах. Она по праву не смешивала население с политикой верхов…

В Берлин наш поезд прибыл тогда довольно рано200. Остановки в нем на этот раз никакой не предполагалось, что очень успокаивало государыню-мать. Она всегда волновалась и не любила встречаться с императором Вильгельмом, обыкновенно старавшимся оказывать ей всякими способами свое особенное внимание, бывшим чрезвычайно к ней любезным и очень разговорчивым, но всегда, как ей казалось, преследовавшим при этом какие-то ей неведомые, пугавшие ее политические цели.

Но у Силезского вокзала поезд неожиданно остановился, нам доложили, что император Вильгельм со своей супругой, императрицей Августой, прибыли на станцию, чтобы приветствовать русскую государыню.

Они вошли в наш салон-вагон, и поезд сейчас же двинулся далее. Несколько коротких минут германская чета оставалась наедине с нашей императрицей, а их немногая свита, в том числе генерал Мольтке, находилась с нами. Затем мы все соединились вместе в вагоне государыни.

Это был последний раз, что я видел императора Вильгельма и обменялся с ним в течение этого короткого переезда (они сопровождали нас все же довольно долго, в течение не менее V часа, через весь город, до Шарлоттенбургского вокзала, где была долгая остановка) несколькими незначительными фразами.

Насколько сам Вильгельм был тогда непринужденно оживлен, настолько его супруга была чрезвычайно застенчива и необычайно молчалива. Во все время она, кажется, не произнесла ни одного слова.

Впрочем, говорил главным образом почти один германский император, обращаясь к нашей государыне, остальные большей частью молчали. Разговор его был очень любезен, светский и совершенно не касался политики. Наша императрица поддерживала его с присущими ей умением и приветливостью.

Это было также и последнее свидание вдовствующей государыни с императором Вильгельмом. Кто мог думать, что через каких-нибудь два месяца, при возвращении на Родину, нашей императрице была уготована в Берлине уже другая встреча, уже совсем не рыцарская.

Ей не было разрешено продолжать путь по Германии. Ее заставили повернуть обратно и избрать далекий кружной путь, через север Швеции и Финляндии, где ей даже приходилась ехать на очень неудобных санях201.

Говорят, что суровые законы войны всегда мало вежливы, так как вызываются необходимостью; но какую опасность для Германии мог представлять этот ночной переезд старой болезненной женщины от Берлина до русской границы?