Избранное - Леонид Леонов

Анна Николаевна (насторожась). А вы меня откуда знаете?

Старик. Может, и во сну встренулись ненароком. Во сну чего не быват! Вот креслице стоит, мягонькое… и креслице снилось не раз. На нём ещё подпалинка снизу есть.

Ольга. Никакой подпалинки там нет, вы ошибаетесь.

Старик. Есть, дочка, есть. Сон был такой: колечко закатилось, а дворник свечку под низ и поставь. Чуть пожара не наделал.

Таланов. Я такого случая не помню.

Старик. А давай взглянем, Иван Тихонович. Подержи-ка батожок мой, хозяюшка. (Кокорышкину.) Помоги, мушиная чахотка.

Вдвоём с Кокорышкиным они кладут кресло набок. На холщёвой подбивке явственно видно большое горелое пятно. Талановы переглянулись.

Тебя, дочка, ещё на свете не было, а вещь эта уже в конторе у Николая Сергеевича Фаюнина стояла.

И что-то в отношениях решительно меняется. Кокорышкин почтительно и чинно кланяется старику.

Кокорышкин. Добро пожаловать, Николай Сергеич. Измучились, ожидамши. Свершилось, значит?

Старик. А потерпи, сейчас разведаем. (Жёсткий, даже помолодевший, он идёт к старомодному телефонному аппарату и долго крутит ручку.) Станция, станция… (Властно.) Ты что же, канарейка, к телефону долго не идёшь? Это градский голова, Фаюнин, говорит. А ты не дрожи, я тебя не кушаю. Милицию мне. Любую дай. (Снова покрутив ручку.) Милиция, милиция… Ай-ай, не слыхать властей-то!

Кокорышкин (выгибаясь и ластясь к Фаюнину). Может, со страху в чернильницы залезли, Николай Сергеич, хе-хе!

Фаюнин вешает трубку и сурово крестится.

Фаюнин. Лéта наша новая, господи, благослови.

Теперь уже и сквозь прочные каменные стены сюда сочится треск пулеметных очередей, крики и лязг наползающего железа.

Ныне отпущаеши, владыко, раба своего по глаголу твоему, с миром. Яко видеста очи мои…

Его бесстрастное бормотанье заглушает яростный звон стекла. Снаружи вышибли раму прикладом. Фанерный щит падает. В прямоугольнике ночного окна — искажённые ожесточением боя, освещённые сбоку заревом — люди в касках. Сквозь плывущий дым они заглядывают внутрь. Это немцы.

Конец первого действия

Действие второе

Картина первая

И вот беда грозного нашествия застлала небо городка. Та же комната, но что-то безвозвратно ушло из неё: стала тусклой и тесной. Фотографии Фёдора уже нет; только срамное, в паутине и с гвоздём посреди, пятно зияет на обоях. Сдвинутые вещи, неубранная посуда на столе. Утро. В среднее окно видна снежная улица с тою же, но уже срезанной наполовину колокольней на бугре. Соседнее, высаженное в памятную ночь, забито поверх одеяла планками фанеры. Откуда-то сверху — то усилится, то затихнет — доносится унылое, от безделья мужское пение. Ольга, одетая по-зимнему, собралась уходить. Анна Николаевна держит дверь за скобку.

Ольга. Мама, мне каждая минута дорога… Мама!

Анна Николаевна. А я не пущу тебя, Ольга, не пущу.

Ольга. Пойми, дети могли собраться… Из шестидесяти хоть трое. Что будет с ними?

Анна Николаевна. Сядь и рассуди: какие же занятия сегодня? И кто, безголовый, пошлёт своего ребенка в школу!

Два, один за другим, выстрела. Пригнув голову, кто-то суматошливо и беззвучно пробежал под окном.

Отойди от окна, Ольга.

Ольга (переменив место). Некоторые живут при глухих бабках, а те и землетрясенья не услышат, если бы случилось… Я должна, мне нужно пойти. Я деньги за это получаю, мама!

Таланов (из соседней комнаты). Дай человеку что-нибудь делать, Анна.

Анна Николаевна. Ты хочешь потерять и дочь? Последнюю, Иван. (Демидьевне, которая вошла из кухни.) Чего они там распелись-то? Точно отпевают кого…

Демидьевна. И верх и флигелёк во дворе заняли. Куды ни глянь — солдат торчит. (Доверительно.) Опять нонче четверых немцев нашли, заколотых. А сверху записочка на всех общая.

Анна Николаевна. А в записке что?

Демидьевна. А в записочке надпись, сказывают, — добро пожаловать. Наро-оду похватали! И у нас на дому синяя бумага висит. Большие деньги сулят, кто докажет. Ищут…

Анна Николаевна. Кого же ищут-то?

Демидьевна. Кто его знает, Андрея какого-то. А у нас в городу Андреев-то штук тридцать поди наберётся.

Ольга. Нам это неинтересно, Демидьевна. Мы люди мирные. И вам лучше заниматься своим делом.

Демидьевна. В немки, что ль, записаться? (Обиженно.) Картошка-то у нас на погребе, мимо немца идти. Рази Аниску послать? Она, как ветерок, проскочит.

Анна Николаевна. Пока не стихнет, никому из квартиры не выходить. Пошли-ка её сюда, на столе прибрать. (Ольге, после ухода Демидьевны.) Расспроси её, что в Ломтеве-то делается!

Ольга, не раздеваясь, терпеливо садится на стул. Вошла Аниска.

Аниска. Меня баушка послала. Что делать-то надо?

Анна Николаевна. Прибери посуду, девочка, только не побей чего-нибудь.

Пыхтя от важности порученного дела, Аниска приступает к работе.

А вот Ольга говорит, что зря ты из Ломтева убежала.

Аниска (рассудительно). Чево зря! Лютовать стали, Анна Миколавна. Избу вытопят, сестры нашей, бабёнок, нагонят, распатронят как следовает быть… и пошла карусель. У меня подружка была, на одной парте сидели, Клавушка… Так, нагишом, в ледяную воду и кинулась. (По-бабьи, концом головного платка она коснулась глаз.) Чать, помните озёрышко-то наше?

Анна Николаевна. Помнишь, Оля, ломтевские озерки? Ивы старые кругом… помнишь?

Ольга безучастно смотрит в окно.

Аниска. Офицер один боле всех зверовал. Белобрысый, ровно дым, а хроменькой. Надругается да ещё спину сургучом припечатает. С чего бы это, Анна Миколавнушка? Ведь баба-то, чать, не письмо.

Ольга (решительно поднявшись). Ну, мамочка, я пошла. А то мне поздно станет.

Анна Николаевна. Платок-то порваней надень. Да горбься, горбься на улице-то. Горбатая да убогая кому глянется!

Ольга отворила дверь и тотчас закрыла. Долетел шум ссоры, — ворчливый басок Демидьевны и знакомый тенорок Фаюнина.

Ольга (отцу, в соседнюю комнату). Иди, папа. Начинается светлая жизнь. К тебе власть с визитом. Я чёрным ходом пройду. (Обернувшись.) Не беспокойся, мама… я скоро вернусь.

Ушла. Обороняясь от наступающего гостя, появляется Демидьевна. На Фаюнине летний просторный пиджак со складками от лежанья в заветной укладке. Сапоги, стоячий воротничок и лысина блестят, как натёртые воском. У него вид и повадки дореволюционного филёра.

Фаюнин. Не заигрывай, голубушка, старик я. Пусти руки, не заигрывай.

Демидьевна. Не посмотрю, что Лазарь. Вдругорядь уже поглубже закопаем, чтоб не вылезал.

Фаюнин. Ай-ай, дурёха какая. Уйди, не расстраивай меня, уйди.

Таланов (выходя к Фаюнину). И правда, уйди, Демидьевна.

Косясь и ворча, та отходит в сторону.

Фаюнин. Разве можно такие слова, да на людях, да под горячую руку, да кому?.. Мне! Ай, дурёха. (Всем.) Поздравляю вас, родные мои. Не за горами, не за горами свет.

Все молчат. Он напрасно ждёт ответа.

А вы не молчите со мной, родные. Не за платой квартирной, с миром пришёл. И пришёл к вам один. Мог бы и во множестве нагрянуть, а один пришёл. Эва, весь тут.

Анна Николаевна. Зачем же вы нас пугаете, Фаюнин?

Фаюнин. Чем тебя, хозяюшка, птаха сирая испугать может, чем? Твой дом — полная чаща, а моё гнездо где? Где слава моя, фирма где? Одна газетина парижская писала, что де лён фаюнинский нежней, чем локоны Ланкло Ниноны… Нету! Где птенец мой любимый? В тесной земляной каморке почивает.

Демидьевна. В богадельню, что ли, его, краснорожего? Уж он людей травить зачал.