Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

покоя», которая «сразу создаёт чувство превосходства», писал Мэннинг фонетической прозой, которая была реальной, а не сатирической уловкой джентльмена, склонны «ассоциироваться вместе и смотреть с презрением на тех, кто трудится». Несмотря на то что «их количество не составляет и одной восьмой части народа», у этих дворян было «свободное время» и «искусство и скемизм», чтобы объединяться и советоваться друг с другом. У них была возможность контролировать электорат и правительство «различными способами». Некоторым избирателям они льстили, обещая «оказать услугу, например, стать их клиентами, помочь им выпутаться из долгов или других затруднений; помочь им заключить выгодную сделку, уберечь их или довериться им, одолжить им денег или даже дать им немного денег» — что угодно или все, если только «они проголосуют за такого-то и такого-то человека». Другим избирателям дворяне угрожали: «Если вы не проголосуете за такого-то и такого-то человека» или «если вы проголосуете» и «вы заплатите мне то, что должны», или «я зашью вас» — «я вышвырну вас из моего дома» или «с моей фермы» — «я больше не буду вашим клиентом»…. Всё это уже применялось и может быть применено снова». Так «немногие» оказывали влияние на «многих».

Те, кто «живёт без труда» (фраза, которую Мэннинг использовал снова и снова для обозначения дворянства), управляли правительством и законами, делая их «многочисленными, запутанными и как можно более неясными», контролировали газеты, делая их как можно более «дорогими», и манипулировали банками и кредитами, чтобы сделать «деньги скудными», тем более что «интересы и доходы немногих заключаются главным образом в деньгах под проценты, рентах, зарплатах и сборах, которые устанавливаются на номинальную стоимость денег». Кроме того, эти «немногие», под которыми он подразумевал федералистов Новой Англии, «постоянно кричали о преимуществах дорогостоящих колледжей, национальных академий и гимназий, чтобы создать людям условия для жизни без работы и таким образом укрепить свою партию». На самом деле, писал Мэннинг в 1798 году, «все ордена людей, живущих без труда, так чудовищно раздулись от количества людей и сделали модным жить и одеваться так дорого, что труда и продуктов не хватает». Мэннинг закончил свою длинную диатрибу против всех джентльменов досуга предложением сформировать «Общество трудящихся, которое должно быть сформировано так близко к порядку Цинциннати, как это позволит большая численность».

Некоторые историки считают Мэннинга простым фермером в его маленьком развивающемся городке Биллерика, штат Массачусетс. Но на самом деле он был гораздо более среднего рода — улучшатель и мелкий предприниматель, или то, что позже назовут мелким бизнесменом. Он то и дело держал таверну, построил селитряный завод, производивший порох во время Революционной войны, помогал строить канал, покупал и продавал землю, постоянно занимал деньги и призывал печатать их в банках штата, стремясь (похоже, не очень успешно) всеми способами улучшить положение своё и своей семьи. Сама по себе коммерческая деятельность Мэннинга, может быть, и невелика, но умножьте её во много тысяч раз на всё общество, и мы получим зачатки растущей коммерческой экономики.

Если кто-то на Севере и выступал против развивающегося рыночного общества, то это были не Мэннинг и другие северные республиканцы; на самом деле это были многие традиционно настроенные федералисты, которые пытались встать на пути среднего бумажно-денежного мира, захватывавшего общество Севера. Но страсти, разделявшие республиканцев и федералистов, выходили за рамки экономических вопросов и политических идей. Мэннинг и республиканцы Севера слишком хорошо знали, какому типу общества отдавали предпочтение федералисты — иерархическому, держащемуся на покровительстве и связях, в котором доминируют немногие, использующие тайны закона и своё богатство, чтобы властвовать над многими. Демократы-республиканцы так боялись и ненавидели английскую монархию, потому что она символизировала этот вид привилегированного аристократического общества.

Высмеивая безделье и превращая труд в почётный знак, Юг с его обеспеченной аристократией, поддерживаемой рабством, казался ещё более аномальным, чем во времена революции, что усугубляло растущий раскол в стране. Многие аристократы Юга стали подчёркивать своё бесчестное положение в отличие от жадных до денег северных янки. Они любили говорить, что являются настоящими джентльменами, что было редкостью в Америке.

Но даже южные кавалеры не были полностью застрахованы от изменений в культуре. Действительно, презрение к джентльменскому досугу стало настолько распространённым, что некоторые южные рабовладельческие аристократы почувствовали себя вынужденными отождествлять себя с тяжёлой работой и производительным трудом. Как добропорядочные джефферсоновские республиканцы, некоторые из этих южных плантаторов утверждали, что они, как и простые рабочие люди на Севере, занимаются производительным трудом в отличие от всех этих северных федералистов-профессионалов, банкиров, спекулянтов и денежных воротил, которые никогда ничего не выращивали и не производили.

Южане даже смогли отреагировать на то, как Парсон Мейсон Уимс, автор самой популярной биографии Джорджа Вашингтона из когда-либо написанных, превратил аристократического отца своей страны в человека, который зарабатывал на жизнь таким же усердным трудом, как и обычный механик. Представляя Вашингтона как трудолюбивого бизнесмена, Уимс говорил от имени нового подрастающего поколения предпринимателей среднего звена и других людей, стремящихся вырваться вперёд. По его словам, он был полон решимости разрушить «пришедшее из страны лжи» представление, которое «пустило слишком глубокие корни среди некоторых, что «труд — это низкая жизнь, пригодная только для бедняков и рабов! и что одежда и удовольствия — единственные достижения для джентльмена!»». Уимс призывал всех молодых людей, которые, возможно, читают его книгу, «несмотря на скромное происхождение, низкое состояние и малое количество друзей, всё равно думайте о Вашингтоне и надейтесь».

Конечно, поскольку аристократы-рабовладельцы Юга больше, чем кто-либо другой в обществе, зависели от труда других людей, чествовать себя как рабочих было, по меньшей мере, неловко. На самом деле, как только плантаторы прибегли к этому празднованию производительного труда, они обнаружили, что его можно легко обратить против них самих. Профессиональные юристы Вирджинии, пытавшиеся отвоевать у джентльменов-любителей контроль над окружными судами, обвиняли плантаторов-аристократов в том, что те не воспитаны на «честном труде». Все, чем занимался представитель этого праздного дворянства, обвиняли юристы, — это «учился одеваться, танцевать, пить, курить, сквернословить, играть; питал неистовую страсть к весьма разумным, изящным и гуманным удовольствиям на дерне и в петушиной яме и долгое время отличался лучшими в стране лошадьми и петухами». В то же время адвокаты оказались открыты для тех же обвинений: они были непродуктивными паразитами, живущими за счёт забот и тревог других людей. Казалось, от каждого жителя Америки ожидали, что он станет рабочим или бизнесменом, — такого ожидания не было ни в одной другой стране мира.

Культура радикально менялась, особенно на Севере, и многие американцы, особенно представители старшего поколения, были напуганы тем, что молодая республика