Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

не восставших, не бунтующих – думающих иначе.

…На открытие выставки в Чешском культурном центре на улице Юли-

уса Фучика пришло много людей. Книги путешественников хорошо знали. У

фотографий вспоминали, спорили, перебивали друг друга, и я подумал, ока-

жись здесь Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд, для них это было бы воз-

вращением в молодость.

Ко мне подошла женщина в шляпке.

– Знаете, в 1964 году я работала в котловане Братской ГЭС и была в

клубе «Глобус» на встрече с Ганзелкой и Зикмундом. Вечер вел Фред Юсфин.

Они были такие душевные, как родные. Их долго не отпускали, все хотели

затащить их к себе в палатки, в щитовые дома, в общежитие. Они говорили,

что им страшно хочется у всех побывать, никого не обидеть, но это станет

возможным, когда мы научимся жить хотя бы две сотни лет. В моей жизни

тот вечер – одно из самых счастливых воспоминаний.

…Накануне с заметкой о выставке я пришел в «Известия». К тому вре-

мени в редакции работали новые люди, моего поколения почти не осталось.

На четвертом этаже в отделе культуры курит незнакомая сотрудница. Не до-

слушав, перебивает: – Как вы сказали их звать? …Ну, и почему мы должны о

них писать? Они кто? Солисты из группы «На-на»? Нападающие «Динамо»?

– Известные писатели, путешественники, – бормочу я.

Она изумляется:

– Известные! Да я слышу о них в первый раз!

И предлагает сделку:

– Хотите, возьмем как рекламу? Недорого.

Я выхожу из кабинета, спускаюсь на третий этаж, к руководству газеты.

Мне везет, заместитель главного редактора читал книги путешественников,

знает их имена. Безо всякого торга заметка появляется в газете к открытию

выставки. К хранительнице русской культуры на четвертом этаже претензий

у меня не было.

Какие претензии?

За окном январь 2004 года.

Рыночная Москва.

Под конец года от Мирослава Зикмунда пришло письмо. В нем оказался

плотный лист бумаги. Развернув, я вздрогнул: как в старые времена, поверх

страницы типографский оттиск двух имен, постоянный на всех их письмах,

какие я получал в 1960-е и потом еще немного в 1970-е годы. Впоследствии,

когда совместная работа приостановилась, появились оттиски с каждым

именем в отдельности. На письмах Ганзелки – ing. Jiří Hanzelka, на письмах

Зикмунда – ing. Miroslav Zikmund. Но на листке этого письма, из ХХI века, все

было, как в первый раз, оба имени рядом: «ing. Jiří Hanzelka – ing. Miroslav

Zikmund, Gottwaldov – Zlin, Pod nivami». На таких листах они оба писали пись-

ма, еще когда жили в одном городе на одной улице и когда в ходу были два

названия города; к одному еще не привыкли, а от второго не хотели отвы-

кать.

Письмо М.Зикмунда в Москву (15 декабря 2004 г.)

Дорогой Леня, смотри, на какой бумаге я тебе сегодня пишу! Вынул ее из архива,

надо было перечеркнуть только бывшее название города. Большое тебе спасибо за

письмо (снова без даты!), которое мне передали лично мои друзья Радек и Пржемек в

феврале месяце вместе со всеми материалами. Я был очень доволен, что ты открыл

выставку фотографий, в газете я видел и твой короткий привет, получил я и пре-

красные снимки. Марии я передал твои приветы...

Тут нужно прервать письмо и пояснить, о чем пойдет речь дальше. В

поездках по СССР Иржи Ганзелку и Мирослава Зикмунда всюду сопровожда-

ли сотрудники местных филиалов Академии наук, во всяком случае, они так

представлялись. Эти люди, к ним приставленные, не отходили от гостей,

предвосхищали их желания, были предельно услужливы. Каково же было

изумление Мирослава Зикмунда, когда после смерти Иржи Ганзелки к нему в

руки попали подробнейшие донесения их сопровождающих – в адрес ЦК

КПСС, КГБ СССР, Академии наук СССР. Неожиданное участие в слежке со-

трудников академии, иные с учеными званиями, их особенно задело.

…Тебе хорошо известно, как проходило наше путешествие по бывшему СССР. Но

сейчас я снова чувствую себя обиженным – через 40 лет! Так называемые сотрудни-

ки Академии наук – они от Находки ни на один шаг не двинулись от нас, присутство-

вали при всех разговорах, хотя нам переводчиков нужно не было, приглашали нас в

свои семьи, симулировали дружбу и уважение, – и потом отправляли, срочно! – по-

дробные отчеты начальству КГБ. Какое лицемерие, притворство, двуличие – рус-

ский язык богат на такие свойства характера. Вот славная Академия наук, на каких

научных фундаментах она стоит! Прости меня, Леня, за эти слова. С другой сторо-

ны, я рад, рад, что Юра не дожил до того, чтобы читать эти документы.

И еще: ты мне не ответил на вопрос из письма от 31.12.03 – какая судьба тво-

их рукописей – когда будешь публиковать. Ведь ты вложил столько энергии до твоих

исследований, время спешит! Есть такие возможности без риска публиковать? –

скажи, Леня. Желаю тебе всего хорошего, береги себя, привет Неле. Мирек 3 .

Конец ХХ столетия все смешал на карте бывшей Восточной Европы. У

Москвы и раньше случались с соседями конфликты, в том числе вооружен-

ные. Но в 1950-е годы находился хоть какой-то повод применять силу. В Че-

хословакии оправданного повода не было, и забытые, казалось, представле-

ния о «русской угрозе» теперь воскресали не в одной голове. Из опасения

вызвать раздражение патрона в подвластных фактически странах, внутри

блока, об этом не говорили вслух, но последствия были ожидаемы. Едва за-

мерцала возможность, прибалты, венгры, поляки, чехи, словаки, румыны,

болгары с облегчением устремились в европейские политические и военные

союзы. Массовость и поспешность бегства из одного блока в другой выдава-

ла их общий страх упустить момент, опоздать вырваться, уйти.

У чешских политиков, традиционно осторожных, любой напряженности

избегающих, не было симпатий к альянсам, будь то Североатлантический

пакт или Варшавский договор, оба военных союза чужды их национальному

чувству. Но когда в 1999 году Чехия, не считаясь с российским неудоволь-

ствием, передоверила свою безопасность коллективным силам Европы, ре-

шение поддержало больше половины (60 процентов) населения. Как ни

обидно это признать, но в массовом сознании, еще недавно абсолютно про-

российском, они теперь уходили не «куда», а от «кого».

Можно сколько угодно изощряться в поисках неких скрытых мотивов,

упрекать неблагодарных чешских политиков, но чехи знают, и мы сами зна-

ем, что решающим для народа аргументом был застрявший в исторической

памяти 1968-й год.

Массовый побег из зоны оказался удачным не только для вырвавшихся,

их не вернули, он оказался поучительным для нас самих, граждан России, те-

перь имеющих возможность осознать, как ненадежен и зыбок любой искус-

ственный монолит, при первых же нагрузках распадающийся.

Картина, разумеется, упрощена, не передает накала и драматизма со-

бытий, когда страны, для Москвы «братские», едва представилась возмож-

ность, стали торопливо покидать военный союз и державу, которая в них

вкладывала, что могла, иногда в ущерб себе. Беглецы это помнили, были

благодарны, но уже никакая сила не могла их остановить. Европа им виде-

лась желанным берегом, где может вернуться к ним ощущение, в их судьбе

важнейшее, большой страной не пережитое и ей непонятное: ощущение, что

есть на свете уважительный к ним мир, где – по словам Томаша Масарика –

«что ни Чех, то Человек» 4. Этого, по их признаниям, им не хватало под па-

тронатом СССР.

Первого мая 2004 года Вацлавская, Староместская, все площади Праги

ликовали по случаю вступления Чехии в Европейский Союз, а самые нетер-

пеливые ринулись на своих машинах к границе с Германией и Австрией, что-

бы пересечь их без паспортов и убедиться, что им теперь открыта вся Европа

(их тогда вернули обратно, не все еще было готово для свободного, в любом

месте, пересечения границ); люди радовались самой возможности ощутить

себя в семье европейских народов с населением под полмиллиарда человек.

Теперь на зеленом поле Европы два основных игрока – Евросоюз и Россия.

Было начало августа 2007 года, когда мы с Нелей приехали в Прагу и

вечером гуляли по Вацлавской площади. Не доходя до памятника Святому

Вацлаву, примкнули к группе английских туристов, их вела пожилая чешка-

экскурсовод. У фотографий Яна Палаха и Яна Заица, где всегда цветы и го-