Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

экскурсовод. У фотографий Яна Палаха и Яна Заица, где всегда цветы и го-

рящие свечи, она говорила о русских танках и двадцати годах оккупации, и

по ее горечи видно было, что слова у нее не заимствованы из путеводителя, а

подсказаны собственными чувствами. Когда женщина повела группу даль-

ше, я пошел с ней рядом, мы разговорились. Говорит, училась в Союзе, но уже

лет сорок там не была. «Знаете, я понимаю, что сегодняшняя Россия уже не

СССР, а совсем другое государство. Но для моей памяти, простите, разницы

нет».

Эти слова я вспоминал, думая о том, как разошлось чешское общество в

спорах, нужно ли разрешать американцам создавать в Восточной Европе си-

стему противоракетной обороны и к юго-западу от Праги строить радиоло-

кационную станцию слежения, способную просматривать территорию Рос-

сии до Урала. Все смутилось в чешских душах. Они успели поверить, что

больше нет для них российской угрозы, и чужая военная база только уязвля-

ет их национальное чувство, и рискованно снова испытывать выдержку Рос-

сии: в случае угрозы от радара намечается перенацелить российские ракет-

ные комплексы на станцию слежения в Чехии. А зачем малому народу быть

жертвой несговорчивости двух держав? Чехи протестуют против намерения

своих властей и требуют референдума. Очевидно общее желание предупре-

дить беду, даже если ее вероятность мала. «Мы в своей истории довольно

настрадались, дайте нам привыкнуть к покою…» – вот лейтмотив бесед с че-

хами, начинающими жить по своей воле.

Эмоции могут охватывать толпу, толпа способна возбудить массы. Но

не с них спрос за безопасность государства. На то есть горстка лидеров, что-

бы по воле народа, им доверивших власть, быть мудрыми в мыслях и про-

фессиональными в делах. Когда природа возможного конфликта неясна, а

ракетное нападение с любой стороны возможно, кажется логичным участво-

вать в системе, обещающей себе и своим соседям безопасность. Тем более

если чешская станция слежения и польская ракетная база в связке станут

звеном будущих международных систем безопасности.

В Праге чешский коллега вызвался прогуляться со мной по улице На

Поржичи от отеля «Атлантик» до станции метро Флоренс, к центральному

автовокзалу. Мы с женой собирались на пару дней к Мирославу Зикмунду, и

я шел взять билеты до Злина. Коллега был родом из тех мест, где намечают

строить станцию слежения, и мы весь путь говорили о радаре, посчитаются

или не посчитаются чешские власти с неудовольствием России. Когда подхо-

дили к автовокзалу, приятель остановился:

– Не знаю, опасаться ли нам иранцев или северных корейцев, но ты

должен знать, кто дал нам повод подумать об американской станции слеже-

ния или о чем-то другом, предупреждающем об опасности. От политиков

правды не жди, а я тебе скажу, когда эта мысль в мою голову пришла первый

раз. В августе шестьдесят восьмого, когда двое моих детей проснулись от

грохота под окнами. Тебе это трудно понять. В стекла бил ослепительный

свет. Дети прижимались ко мне и плакали. По ночной улице шли ваши танки.

Тогда я подумал, что этот кошмар не должен повториться. Ты скажешь, вы

теперь другая страна. Но чтобы все-все забыть, нужно время.

Утром 9 августа мы с Нелей едем автобусом в Злин к Мирославу Зик-

мунду. По дороге мне вспоминается разговор в их «Татре», в сибирской тайге

в 1964 году.

– Иржи, – спрашивал я, – что тебе больше всего нравится в Миреке? Без

какой черты нельзя его себе представить?

– Великая систематичность. Он увлеченно работает, забыв обо всем. А

после работы может обо всем забыть, стать душой общества, развлекать

друзей. Я так не могу.

– Иржи, ты когда-нибудь кривил душой?

– Никогда, если это сделаешь раз, уже пропал духовно. Я могу смотреть

каждому в глаза, ни за какую строчку мне не стыдно. Бывало, где-то смолчал,

сдержался, были такие обстоятельства. Но никогда не сказал и не сделал ни-

чего против совести.

Подсаживаюсь к Миреку:

– Что тебе нравится в Иржи больше всего?

– Его открытость. Очень сходится с людьми и совершенно доверчив.

Даже там, где не следовало бы или где его все равно не понимают.

Я сейчас слышу их голоса, глядя сквозь стекла автобуса на поля их ми-

лой родины. Мирослав и Мария обещали рассказать, как уходил из жизни

Иржи Ганзелка.

Удивителен этот дом на вершине холма, в глубине фруктового сада. За

сорок два года, прошедших с тех пор, как я был здесь первый раз, ничего не

изменилось. Внутри все тот же музей этнографии, где стены снизу доверху в

диковинных предметах, не меняющихся более полувека; от книг на под-

оконниках, на полу ощущение уюта, для гостей особенного, а хозяевам при-

вычного.

Мирек, неужели тебе 88-й год?

Мария ставит на стол яблочный пирог, Мирослав разливает сливовицу

собственного производства, ищет предлоги оттянуть тяжелый разговор.

– Знаешь, за год до поездки по Советскому Союзу, в 1961 году мы с

Юрой попали в Новую Гвинею после того, как ее покинули голландцы. Это

был последний день их власти. Издать книгу о стране удалось через сорок

лет. Вот, посмотри. «Там-тамы времени. Мир, о котором вы думали, что он

уже не существует». Прага, 2002 год. Это наша последняя книга, изданная

при жизни Юры. Хорошо, что он успел увидеть…

А вот «Континент под Гималаями». Мы ее закончили в шестьдесят

восьмом, в свет она вышла в шестьдесят девятом. В ней ни слова о политике,

но авторы не признали ввод войск приглашением, и книги как будто не су-

ществовало. Ее выдавали по списку членам правительства, а остальной ти-

раж, сто двадцать тысяч экземпляров, пылился в заброшенном амбаре. Мо-

жешь представить, что чувствовали мы оба, проходя мимо заколоченного

амбара и видя в щели гору книг. Для властей это было шестьдесят тонн ма-

кулатуры, подлежащей уничтожению.

Ты знаешь, я очень… ценил – можно так сказать? Прости, я стал забы-

вать русский. Я очень ценил Юрия. Его выдержка – есть такое выражение? –

фантастическая. Я много раз был у него в больнице в Праге. Он лежал снача-

ла в факультетской больнице Карлова университета на Карловой площади,

потом в больнице на Виноградах. Передвигался с большими трудностями.

Тогда я подумал, как у вас говорят – ирония судьбы? – он лежал по больни-

цам три с половиной года. Это был точный срок нашего первого путеше-

ствия по Африке и Южной Америке, когда мы издали семь томов книг, их пе-

ревели на одиннадцать языков. Теперь Юрий знал, что из больниц ему уже

не выйти 5. Мирек принес пачку фотографий.

– Это мы, молодые, в Мексике. Вот Юрий, белозубый блондин, герой

американского фильма! На улицах юные красавицы, отставая на три шага,

ходили за ним гурьбой: «Рубио! Рубио!» Светлый, светловолосый! Я смеялся

и завидовал… А когда в 1990 году мне пришлось лететь в Австралию без

Юрия, в первый раз одному, можешь представить, что было на душе.

…А это снимок 25 октября 1999 года. Утром в Пражском Граде прези-

дент Гавел наградил нас обоих медалями «За заслуги перед Чешской Респуб-

ликой». Я поспешил к Юрию, в больницу на Виноградах. Смотри, он стал на

ноги. Рассматривает медаль, улыбается. В клетчатой кофте и голубых боль-

ничных шароварах. Ну, думаю, пока радуется – жив!

Палата на четверых, ни телевизора, ни радио. Хотели перевезти в дру-

гую больницу, в лучшие условия. Не соглашался.

– Что же случилось, Мирек?

– Ты знаешь, трагедия шестьдесят восьмого была огромной нагрузкой

на психику. Всем было стыдно за унизительные действия наших властей. Это

не может представить, кто не пережил. Чтобы кормить семью, Иржи подре-

зал деревья на Петршине. Он работал в телогрейке, которую привез из Сиби-

ри. Потом свою кому-то отдал и пришел ко мне: «Мирко, у тебя сохранилась

телогрейка?» Стал носить мою. А по ночам читал и писал. Со временем стал

хуже видеть, ему оперировали глаза. Пришлось носить линзы, а техника бы-

ла не так… можно сказать – авторитетна? – как сейчас. Когда не получалось с

линзами, носил тяжелые очки, тринадцать или четырнадцать диоптрий. Без

них не видел, терял ориентировку. Однажды в Седло упал, сломал тазобед-

ренный сустав, с тех пор не выходил из больниц. Старался никого не огор-

чать, не вызывать к себе жалости. Набрасывался на газеты. С таким зрением!

Не только я, все друзья, кто к нему приходил, были поражены, как он следит

за событиями в мире.

…Слушаю Мирека, а перед глазами строчки старых писем: