De Personae / О Личностях. Том I - Андрей Ильич Фурсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Новый банк» попал в чёрный список Антанты, это было самым печальным последствием моего выступления. У банка были крупные активы в Англии и Америке, они были блокированы. Потребовали, чтобы я покинул банк и продал свои акции. В дело вмешался Брантинг, ему удалось расположить ко мне представителей Антанты, находившихся в Стокгольме, но это не помогло. В это же время банк и я попали в «чёрный список» центральных держав.
Я вынужден был сдаться. Весной 1918 года я покинул банк и продал свои акции. В этот период положение банка было прочным[643], акции котировались по 150 крон. У обоих Народных домов (Северного и Южного) вместе было 1100 акций, которые я предложил продать, но они не согласились на это. Вместо меня назначили Харальда Тролле[644] из «Шведского торгового банка». Когда–то он был вице–консулом Швеции в Петрограде.
Банк под руководством Тролле просуществовал несколько лет[645], рабочее движение вокруг него прекратилось. Судовладелец капитан Ингмансон, член первой палаты риксдага, главный держатель акций банка, продал в конце концов свои акции, и тогда правление решило продать банк «Седерманландскому частному банку».
Так был уничтожен «Новый банк», этот важный фактор в борьбе за улучшение положения рабочего класса. Херман Линдквист очень тяжело расставался с банком. Здесь в сложнейших условиях он проработал пять лет со дня его основания, ведя борьбу с противниками банка. Когда начались интриги против меня и меня принудили к отставке, он из чувств солидарности со мной оставил свою должность.
Шведское экономическое общество
В 1918 г. в доме на Фредсгатан открылось «Шведское экономическое общество», созданное на мои личные средства. Акционерный капитал общества составил 5 млн. крон[646]. Деловые отношения с Антантой и центральными властями к тому времени были прекращены. Благодаря своим взглядам я стал в России персоной grata и, совершенно естественно, мои экономические связи с этой страной получили дальнейшее развитие.
В январе 1918 г.[647] я вновь отправился в Петроград[648], на этот раз вместе с З. Хёглундом и Карлом Чильбумом[649], ехавшими на конгресс. Через несколько дней туда прибыли бургомистр Линдхаген, начальник почты Эгеде Ниссен из Норвегии[650]88 и лектор Смирнов из Гельсингфорса[651]. Владимир Смирнов был женат на дочери Августа Стриндберга[652] и позже стал генеральным консулом Советской республики в Швеции. В течение тяжелейших 25 лет он занимал этот пост, умело и с большим тактом защищал интересы русских и снискал глубочайшее уважение в Швеции.
Мы попали в зимнюю стужу и снегопад. На Хёпгунде было тоненькое зимнее пальто, кошачий мех которого и несколько газет слабо защищали его от промозглого холода, проникающего до мозга костей. Лектор Смирнов очень страдал от морозов, я помню, как мы засовывали газеты ему под пальто. Номера в гостинице не отапливались, в них было неуютно. В окружающей нас атмосфере ощущалось беспокойство.
18 января 1918 г. открылось Учредительное собрание, первое после установления нового режима. Мне повезло, и я вместе со шведскими друзьями стал свидетелем этого знаменательного события. В зале из уст в уста передавались разноречивые слухи. В воздухе чувствовалось напряжение. К Чильбуму, сидевшему рядом со мной, подошёл Бухарин[653], что–то прошептал ему на ухо и сунул в карман его брюк заряженный револьвер.
Большевики потребовали передать власть Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, заявив, что буржуазные партии должны быть полностью отстранены от участия в управлении государством. Подавляющее большинство отклонило данное предложение. Вскоре Учредительное собрание было распущено, большевики остались у власти и начали осуществлять свою программу.
Я часто сопровождал друзей в Смольный, громадный монастырь, где в прошлые годы аристократы воспитывали своих дочерей. Теперь там находился Совет народных комиссаров и другие правительственные учреждения. Все пути вели к Смольному, все приказы шли оттуда.
В одном из залов была устроена столовая, напоминающая скорее солдатский буфет, где питались служащие Смольного и вместе с ними все народные комиссары. В заграничных газетах писали о «роскошных обедах с шампанским и икрой, когда народ за стеной голодает». Я видел эти «роскошные обеды», состоящие из бледного чая и куска чёрного хлеба без масла. Пища и питьё занимали ничтожное место в беспокойной жизни этих идеалистов и фанатиков–реформаторов.
Хёглунд и Чильбум познакомили меня со многими видными деятелями нового правительства, среди них были министр финансов Менжинский[654], министр торговли Вронский[655], глава Государственного банка Пятаков[656], остроумный Радек[657], Бухарин и Урицкий[658], возглавлявший милицию Петрограда и убитый эсерами 31 августа 1918 года.
Я был рядом с Линдхагеном, когда он однажды спросил Ленина, как тот разрешил бы вопрос о едином мировом языке, и Ленин ответил: «Сейчас мы думаем о более важных вещах». Он был совершенно прав. Но ответ крайне разочаровал Линдхагена. Я вспомнил моего старого учителя математики в Эстермальме, в 1912 г. мы столкнулись с ним на Стурегатан. Он жаловался на жестокость времени, беспокоился о судьбе шведского народа. Ошибку делают радикальные политики, они развращают рабочих, говорил он. Но больше других он презирал Линдхагена.
Люди неправильно судят обо всех крупных личностях. Карл Линдхаген не стал исключением. Он поднялся высоко над горизонтом своего времени. Введение единого мирового языка стало для него важнейшей целью. Для него не имело никакого значения различие людей по расам, цвету кожи и религии. Будучи христианином, он глубоко чтил Моисея, Мухаммеда, Конфуция. Он боролся за мир во всём мире и сочувствовал всем нищим и угнетённым, будь то отдельные люди или целые государства, такие как Индия и Китай.
Линдхагена считают фантастом и мечтателем, но на самом деле он был реалистом, гражданином мира, опередившим своё время. Его имя войдёт в историю наряду с другими именами великих и благородных людей, живших в своё время в Швеции.
В тот поздний вечер мы с Линдхагеном шли пешком домой из Смольного. Было темно и холодно, кругом лежали высокие сугробы. До центра было далеко, извозчиков не было видно. Линдхаген собрался ночевать в моей комнате. У него был номер в гостинице рядом с «Европейской», где жил я, но по ночам в городе становилось очень беспокойно, совершались налёты и убийства, и ему не хотелось оставаться одному в комнате. «Понимаешь, у меня жена и дети, я должен помнить о них», — говорил он. Я предложил ему перебраться ко мне в номер, где стояли две кровати, и он с большим облегчением согласился.
Только мы улеглись
