Полное собрание стихотворений - Игорь Северянин

Искусанные в кровь; бледнели лица

И не работал мозг в изнеможеньи.

Но ревность Инсты так была несносна,

И так дика, и так невероятна,

Что я устроил бунт, и мы расстались

Молниеносно с пламенной Инстассой.

Впоследствии, однако, с ней друзьями

Встречались мы, когда на содержанье

Ее взял князь… Атракцион Цимлянский!

Я отдохнуть хотел от связи с Инстой

И написал покаянные строки

Своей мисс Лиль. Смущенно улыбаясь,

В мой дом вошла незлобивая Лиза.

Великий Римский-Корсаков и Врубель,

И Фофанов скончались в эти годы.

И благовестом звонов погребальных

Гудели необъятые пространства.

Три гения, как светочи, погасли.

Их творчество трехкратно, триедино,

И души их, насыщенные Русью,

В слиянии своем – уже эпоха.

Ах, незабвенны Александра Блока

Слова над свежей Врубеля могилой.

“Лишь истый гений может в шуме ветра

Расслышать фразу, полную значенья”.

Все трое обладали этим даром

И постоянно вслушивались в ветер,

Отображая в творчестве тот голос,

Который изъяснял России душу:

Ведь русский ветер веет русским духом.

Роман с мисс Лиль, неровный и волнистый,

То в нежных замираньях, то во вспышках

“Чудовища с зелеными глазами”.

Как говорит Шекспир про ревность,

вспышках

Моей косматой ревности, дремавшей

До той поры и Лизой пробужденной,

Благодаря былой новелле с князем;

Роман с мисс Лиль, нам давший темень муки,

В котором искры счастья слишком тусклы.

Роман с необъяснимым недоверьем

К ее словам, и взорам, и поступкам,

Тем более, что в скверном не заметил

Ее ни в чем, был прерван новой встречей.

Взошла Мадлена на престол фатальный

Моей души тревожной и мятежной,

Моей души, как вихрь, неугомонной.

Мой дар расцвел в ту пору полным цветом,

И ею вдохновенные поэзы

Мне дали имя. Я судить не стану

О наших отношеньях, не приведших

К взаимности, как я ее трактую.

Не стану я судить Мадлены строго,

Чтоб не сказать ей много неприятных

И едких слов: к чему? – Ее кузина

Тиана ей сказала их немало

В мою защиту. Я отмечу только

Что с мужем, к сожаленью, слишком поздно,

По-моему, она рассталась; сердце

Свое тогда Тринадцатой я отдал.

Еще отмечу, что, не помня злого,

Я навсегда признателен Мадлене

За ею принесенную мне Славу.

И до сих пор не гаснет наша дружба.

И ныне в Югославии, в Апатии

Я ей пишу желанно, получая

Печальные, молитвенные письма.

В одном из них из старого романса

Цитата – “Бога ради, ей подайте:

Она была мечтой поэта”,– больно

Мое кольнуло сердце. О, Мадлена!

Не плачьте, не тоскуйте, было надо,

Должно быть, поступить, как поступили

Со мною Вы… Я вас не обвиняю.

С мисс Лиль расстались мы по доброй воле

Ее, она заметив чутко склонность

Мою к Мадлене, больше не хотела

Жить у меня. Я нежно, осторожно

Придерживал ее, но было тщетно:

Она ушла. Я, стоя на коленях,

Рыдая, провожал ее. И, плача

Ответно, Лиза долго колебалась

И вдруг ушла, стремительно ушла…

Смущен одним, как сообщает Злата,

Она сказала ей: ее я выгнал

И даже… надругался… Спорить с мертвой

Я не могу – я просто умолкаю.

А что касается ее ребенка,

Меня письмом ее сестра просила

В тринадцатому году о ней подумать.

Я жил тогда на мызе “Пустомерже”

У старенькой княгини Оболенской

С той женщиной, которая имела

Ребенка шестимесячного, дочку

Мою; та, несмотря на уговоры

И просьбы взять малютку, энергично

Противилась. То ревность или глупость?

Во всяком случае – жестокосердье.

Так шли года, и женщины мелькали,

Как лепестки под ветром с вешних яблонь:

Княжна Аруся, Сонна, Валентина

И Нефтис, и Гризельда, и Людмила,

И Фанни, и Британочка, и Вера,

И Ната – и я всех имен не помню.

Я не со всеми был телесно близок,

Но так или иначе с ними связан.

И много филигранных ощущений

Вы, милые, вы, нежные, мне дали.

Я вспоминаю всех вас благодарно.

Так шли года, и год пришел Всемирной

Войны. И Лиза вновь пришла к поэту.

Спустя три года добрая все та же

И любящая так же, как и прежде,

Она звала к себе меня. И как-то

В компании собратьев-футуристов,

Чудесно пообедав у Эрнеста,

Заехал я за нею в лимузине.

Эгисты поджидали на площадке.

Я позвонил – мне дверь открыла… Злата!

Она меня войти просила. Лизы

Не оказалось дома. Как в тумане

Я к ней вошел. Вошел угаслый, вялый

И бледно вспоминающий былое…

И было в этом что-то роковое…

Я был нетрезв и утомлен. Неясно

Соображал. Мне все казалось сном.

Спустя семь лет, в Эстонии, в июле

Пришло письмо от Златы из Берлина.

Откуда адрес мой она узнала?

Но своего мне не дала. О, Злата!

О, Женщина! Твое письмо – поэма.

Я положил его, почти дословно

На музыку – на музыку стихов.

ПИСЬМО ЗЛАТЫ

Hermsdorf, 6 июля 1921 г.

Родной мой! Все твое, что в нашей скудной

Читальне зарубежной я нашла,

Я прочитала. Чистый, благородный

Мой друг, спасибо. Оказалось ложью,

Что грязью ты забрасывал меня.

А эта мысль пятнадцать лет терзала

Меня, и я, под этим впечатленьем,

К твоим стихам боялась прикоснуться.

Не странно ли, что я пишу тебе,

Когда уж все давным-давно забыто?

Я чувствую, ты горе перенес,

И ты поймешь меня, я в это верю.

Душа твоя скорбит, и, значит, ты -

Мой брат, душе моей родной и близкий.

О, правильно пойми меня: ведь мне

Не надо ничего; я знаю – поздно.

Поэтому мне легче говорить,

Забытую потерю вспомнить легче.

Я расскажу тебе, что на душе

Давно уже лежит тяжелым камнем.

Я одинока в мире. Я живу

Лишь для детей, для девочек двух бедных;

Имею мужа, чуждого душе;

Меня он любит искренно и нежно,

В ответ себе не требуя любви,-

И я ему за это благодарна.

Моих детей он любит, как отец,

Заботится о них; он свято верит

В порядочность мою и твердо ждет,

Что полюблю когда-нибудь его я -

Но благородство умерло во мне…

Ведь одинокой женщине детей

Воспитывать, родной мой, очень трудно.

Нет мужества, нет силы мне одной

Идти путем тернистым. Пред глазами

Стоят примером детские глаза

Мои и юность. Ты, конечно, помнишь,

Что матери, и дома, и отца -

Всего была я лишена. Уж с детства

Я ощущала пропасть. Было жаль

Мне маленьких моих сестер-сироток,

Но я была бессильна им помочь.

Ты знаешь все, ты многое сам видел.

Ты помнишь, к нам пришел – такой простой,

С открытою душою, добрый, равный,

И грубости, ах, не было в тебе.

Ты был красив своею простотою.

Душа была красива и светла.

Но ты был молод: ширь твоей натуре

Была нужна и бурно жизнь влекла.

Тебя я полюбила, избегала

Тебя, тебе отдаться не хотя:

Я видела те разные дороги,

Которые судьбою были нам

От века предназначены, но вместе

С тем, видела и сходство наших душ.

Я отдалась тебе самозабвенно.

Ты был моей любимою мечтой.

Так время шло, и ты во мне подругу,

Хорошенькую девочку, любил,

Горячие даря мне ласки; все же

Рвалась от боли вся моя душа.

О, неужель, мечта моя, душою

Своею мук моих не видел ты?

А жизнь влекла тебя. Исполнен жизни,

Ты рвал цветы, не всматриваясь вглубь.

Родной мой, согласись, что много старше

Тебя была я в жизни, и душа

Моя перенесла гораздо больше.

Еще ребенком видела я горе

Любимой мамы. Я искала

Возможности помочь ей. Уж тогда

Работала, и если удавалось

Ей пособить, бывала так горда.

Прося меня заботиться о сестрах

Моих, малютках, мама умерла.

Была я впечатлительной: все беды

И горе камнем на душу ложились.

Сестру мечтала вырвать из болота,

Из дома пьяницы-отца; и не погибнуть

Самой при этом. Ах, не в это ль время

Явился ты! Тебя не обвиняю:

Мы отдались взаимно. Ты дороже

Всего на свете был мне. Задала я

Себе вопрос: имею ли я право

Твою свободу брать? – Мне подсказала

Душа, что разные у нас дороги,

Что жизнь лишь начинается твоя,

Что на твоем пути я помешаю

Тебе. К тому же мамочка твоя,

Тебя облагородившая, казалось,

Мои же мысли повторила. Вот

Тогда, решив уйти бесповоротно,

Твоей дала я маме тут же слово

Не видеться с тобою больше впредь.

Ты помнишь день, когда к тебе пришла я?

Те черные слова неправдой были.

Твоей была тогда я, лишь твоей!

Оставила тебя с какою болью!

О, как тебя любила, как звала я!

Ведь каждый нерв во мне тобою бился!

Мучительно мне было, больно, душно,

Но я сумела жизнь свою убить.

В страданьях этих я терзалась долго.

Я видела, что ты меня все помнишь.

Ты чуткий ведь, не чувствовать не мог ты

Моей любви, вернуть меня хотел.