Оникромос - Павел Матушек

Герман ощутил лицом легкий освежающий ветер, пронизанный каким-то нездешним запахом. Он несколько раз моргнул, но ничего не изменилось. Видение не исчезало. Это была дыра в реальности, круглый портал с неровными зазубренными краями, который вел в другой мир. На том месте, где еще минуту назад находилась стена и стояли стеллажи с книгами, разворачивалась грандиозная панорама каменистой равнины. За ней, вдалеке, возвышались невозможно высокие горы. Не исключено, что они доходили до верхних слоев атмосферы, а их вершины окружал ледяной вакуум космоса. Между камнями росла редкая трава. На одном из больших валунов стояла человеческая фигура в белоснежном одеянии. Изображение стало медленно смещаться в сторону этой фигуры и остановилось прямо перед ней, маленькое лицо красивой темноволосой женщины заполнило все поле зрения. Трудно было выдержать пугающий взгляд ее огромных зеленых глаз, которые, казалось, пронизывали насквозь, выворачивали наизнанку тело и источали тревожное знание. Герман сглотнул слюну. Он покраснел и опустил глаза.

Ненадолго.

Краем глаза он заметил, что картина изменилась, и осмелился взглянуть. Женщина посмотрела налево. Какое-то время были видны только ее волосы и ухо. Затем изображение последовало за ее взглядом.

Что-то приближалось со стороны гор. Множество цилиндрических полупрозрачных существ, фосфоресцирующих жуткой белизной и парящих на бесчисленных воздушных конечностях. Они двигались мягкими движениями подводных растений. Они плыли в воздухе. Им предшествовала волна вибрирующих звуков, звучавших в протяжной тональности медленной музыки, исходящей из далеких сфер времени. Изображение сдвинулось и остановилось в нескольких метрах за спиной женщины. Несмотря на свою неторопливость, белые существа вскоре оказались рядом с ней. Они остановились. Женщина подняла руку и дребезжащие басовые раскаты, непрестанно долбящие пространство, объединились в один невидимый объект, края которого можно было ощутить животом, затылком, эхом, увязшим в костях. А потом все распалось на трехмерные размытые фигуры, которые растворились в темноте.

Отто раздвинул шторы. Агнес погасила свечу и отдала Герману альхазен. Он был холодным.

– Спрячь его, – сказала она.

Герман смотрел на нее тупым взглядом и не мог понять, как она могла быть такой спокойной после увиденного.

– Это было…

Он умолк. В горле стоял комок. Воздух застрял в легких.

– Ничего не говори. Дыши, дыши, дыши. Слова не помогут.

Герман поступил так, как она советовала. Он успокоился и восстановил дыхание.

– Он всегда показывает одно и то же? – спросил он.

– Да. Это как трехмерный фильм. Но настоящий. Иди.

Агнес помогла ему встать, и все вместе они спустились в гостиную, где ждал Розен. Крепкий кофе поставил Германа на ноги, но он все еще не мог собраться с мыслями. И все же никто его не торопил, никто его ни к чему не принуждал. Герман словно всматривался в себя и пытался понять, что с ним происходит. Как могло случиться, что вдруг, в один миг, все, что было для него важно и служило жизненным принципом, перестало иметь какое-либо значение? Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вспомнить, почему он отрекся от отца и семьи.

В чем было дело?

Почему он настаивал на этом?

Как бессмысленно потрачено время…

Герман понимал, что годы уже не вернуть, но его утешала мысль, что еще не все потеряно. Он быстро принял решение и без колебаний подписал документы, которые ему подсунули. Герман не сомневался, что альхазен должен остаться в этой семье, потому что с ней он будет в безопасности, здесь его место. Он не думал о деньгах. Ему хотелось жить как можно ближе к темноволосой женщине, стоявшей на каменистой равнине. Агнес сразу согласилась. Она сказала, что он может переехать в любое время, потому что теперь стал частью семьи.

* * *

Возвращаясь в свою однокомнатную квартиру, Герман словно прочел правду в темных силуэтах, скользящих за окнами лимузина, и спросил:

– Это мой отец придумал эту интригу, верно? У него действительно была целая коллекция таких артефактов?

– Разве это важно? – сонно пробормотал Розен.

– Уже нет.

Сихамур

Ему нравились те долгие, напряженные минуты, когда они лежали рядом, молча, обнявшись, погребенные под толстым слоем термоодеял. Баркельби гладил Сихамур по роскошной кривизне слегка выгнутой спины и тем самым почти неосознанно, почти механически, водил пальцами вдоль ее позвоночника и всматривался в темноту, вслушивался в звуки, блуждающие по вентиляционным каналам и пустым коридорам. Чаще всего он слышал треск и как бы звериные стоны перемещающегося льда, отдаленный грохот волн, атакующих скалистый берег, и тихие завывания ветра. Иногда к этим звукам добавлялись металлические шумы, лязг перегружаемого металлолома, неизбежно означавший, что безумный Тарсус опять выбрался из своего логова под котельной и начал охоту на детали для своих странных машин, которые, по его словам, являются инструментами для управления реальностью. Но случалось также, что он слышал низкочастотные раскаты, от которых дрожали стены, или глухие, мощные стуки и невнятный хруст, как будто огромная пасть не спеша пережевывала скалы, или медленную пульсацию чего-то тяжелого, полиморфного, живущего совершенно чуждой, но слышимой жизнью. Баркельби знал, что источником этих звуков является то, что спрятано на противоположной стороне обширного комплекса подземных сооружений и установок, в конце длинного коридора, пробитого в монолите, за толстыми бронированными воротами, запертыми так долго, что не осталось уже в живых никого, кто помнил бы, как они открывались. Он также знал, что на таком большом расстоянии невозможно было что-либо услышать, и не мог объяснить, как эти странные звуки находят его в темноте. И сегодня они тоже не встречали на своем пути никаких препятствий и почти заглушали все остальные звуки.

– Она ужасно ерзает, – прошептала Сихамур. – С тех пор, как ты здесь, у Крек'х-пы очень беспокойный сон. Она постоянно переворачивается с боку на бок.

Баркельби раздраженно буркнул:

– Откуда ты знаешь, что она спит и у нее есть какие-то бока, на которые можно перевернуться?

– Я просто сказала. Со вчерашнего дня ты слишком нервный, тебе невозможно ничего сказать. Не хочешь говорить о своем прошлом – не говори. Обойдусь. Я же не заставляю тебя.

Баркельби вздохнул.

– Я хочу, но это сложно…

– А что легко? Я тоже понятия не имею, почему оказалась здесь. К тому же я морожу себе задницу намного дольше тебя. Но я же не устраиваю сцен. Я надеялась, что нам будет легче вместе…

– Как ты можешь думать иначе? Хотя я приплыл всего восемь дней назад, у меня такое чувство, что прошло гораздо больше времени, и я не знаю, как бы справился, если бы не ты. Я восхищаюсь тобой. Невероятно, что