Время смерти - Добрица Чосич

— Почему бы вам и дальше не оставаться взводным? Почему я должен быть взводным? Если понадобится, я мог бы стать вам помощником.

— Не полагается так. Не напрасно и вы в школу ходили, не зря и я мужик. Вы делайте свое дело, а я буду рядом. На случай, ежели туго придется.

Над головой завыл второй снаряд, Ивану показалось — ниже первого, но землей его не осыпало, и он не испугался; в пламени взрыва успел разглядеть Савву Марина. А потом все потонуло во тьме и грохоте. Он и не заметил, как и когда потушили костры.

— Рота, в ружье! Играй, трубач, сбор! — скомандовал Лука Бог.

Где-то во мраке хрипела труба, собирались солдаты, стуча котелками. Только б не потерять Савву Марина; Иван нащупал в кармане очки, запасные лежали в ранце.

— Новые взводные, студентики, принимайте команду, разверните солдат в цепь. У наших наверху кончено дело. Вышибли из окопов.

— Савва, где вы? — взмолился Иван.

— Здесь я, господин взводный. Буду сегодня возле вас.

Ивану хотелось обнять этого человека, которого он сейчас не видел, за его слова и за его голос, второго после Богдана настоящего человека, причем крестьянина. Где-то неподалеку раздавались крики и стоны; как будто стонало несколько человек.

— Кто это, Савва?

— Раненые, господин взводный. Когда резерв переходит в атаку, первыми навстречу всегда попадаются раненые. Раненые или пленные. А нам давно уж — только раненые.

— Это ужасно. Я думаю, ужасно неприятно. Ты идешь в атаку, а видишь раненых, своих товарищей, как они возвращаются. — Он понял, что говорит чушь, но молчать у него не было сил.

— Это вы сейчас так. А во втором бою вы им завидовать станете, что они обратно уходят.

Разрыв снаряда заглушил слова Саввы. Впереди, там, где горели костры, осыпалась земля и громыхали камни. Рели б они остались у костров, их разнесло бы в куски. Следующий снаряд угодит в них. В любой момент. Надо переместиться. Куда? Иван сделал шаг в сторону, остановился, сделал другой — влево. Солдаты увидят. Савва оставался на месте. Когда настоящая опасность? Когда нужно пошевелиться, встать, пойти навстречу непрерывной опасности? Он не сможет. У него стучали зубы, нет, это от холода и усталости. Нужно верить в бога, судьбу, случай, из психологических соображений нужно. Как-то обмануть себя. Из подобного обмана возникает храбрость. Глупости. Нужно понимать, быть убежденным, что смерть не приносит боли.

Лука Бог приказал двигаться вперед, на боевые позиции. И примкнуть штыки.

— Савва, а штыки обязательно?

— Обязательно.

Густая тьма перед глазами Богдана взволновалась, раскололась, раскрылась; склон горы встал вертикально, дыбом; ноги цеплялись за пни и коряги, не было сил двигаться быстрее, он как будто стоял на месте, ранец давил всей тяжестью, винтовка пригибала его к земле. Что-то нужно сбросить. Он не знал что. Он один в этом круговороте, вихре, совсем один. Это смерть.

— Драгович, ты где? Драгович, я ночью вижу лучше, чем днем! — откуда-то кричал Лука Бог.

— А мне-то что! — Богдан хотел крикнуть в ответ, но громко не получилось. Лука Бог его не услышал. — Не ори! — Богдан тоже пытался крикнуть, и опять слышал голос офицера, тот словно уже сидел у него на спине, на ранце.

— Вперед! Вперед! Вон Австрию видно! Реки крови потекут!

Сперва убить этого гада, нашего гада, шептал Богдан; он не мог идти быстрее по крутому склону, ноги в коленях вдруг подломились, и он ковылял во тьме, которая дробилась, распадалась, комья огня и земли устремились прямо на него; он упал в грязь, в кусты, в камни, над головой свистело и гудело, плясали, сталкиваясь, лучи света и танцевало сияние зеленоватого пламени; он сам раскалывался на части от пальбы, крика, воплей, долетавших откуда-то сверху, от стонов вокруг себя; нигде никого, ни глаз, ни рук, никто не увидит, как он погиб. Не нужно было писать письмо Наталии. Он застонал. Кто-то звал его по имени. Лука Бог. Богдан заполз под камень, другой, поменьше, положил себе на голову, хотел засыпать себя камнями. Рыл землю. Готов был зарыться в скалу.

Задыхаясь от жары и напрягая все силы, Иван Катич бежал вдоль крутого склона; только бы очки не свалились, только бы Савву Марина не потерять, только бы не отстать. Рядом бежали солдаты, исчезали, налетали на него, выкликали чьи-то имена, палили и с земли и с неба. Вдруг он напоролся на стон, на ругательство, споткнулся обо что-то мягкое, свалился в эту мягкость и влагу; встал, оглохший, устремился дальше, ослепший от пляшущего огня, столкнулся с кем-то — преследует тот или убегает? — стрелял, размахивал винтовкой, штыком колол что-то — дерево? человека? — отпрянув, ринулся вперед, вонзил штык в темноту. Кто-то схватил его за плечо:

— Ложитесь, взводный! Мы их отбили.

— Это вы, Савва?

— Я. Ложитесь.

Он повалился на что-то твердое. Стрельба оборвалась внезапно.

— Что теперь делать?

— Мы их отбили. Вы действовали как надо.

— Когда мы их отбили? И в чем я действовал как надо?

— Выбросили из наших окопов, штыками.

— Штыками? Как это? Я же штыком не пользовался. А может быть, и пользовался. — Он понял, что дрожит, и крепче сжал винтовку.

— И не надо было. Нельзя сразу.

— Думаю, что пользовался. А вы — да?

— Да. Когда вот так в темноте идет бой, все мешается, друг дружке в глотки вцепляемся, тогда штыком лучше всего работать.

— Работать?

— Я раз угодил в ремень. А потом тряхнул его, как тыкву.

— Ничего я не видел. Знаете, ведь я близорукий. Что с первым взводом? Там мой друг, Богдан.

— Здесь они, слева, лежат в окопах.

— Кто-нибудь погиб?

— Наверняка. У нас двое. И четверо ранено.

— Кто? — Иван пытался вспомнить лица солдат, с которыми сидел у костра. Вспомнил, как споткнулся обо что-то мягкое. Может, это те двое. Понюхал мокрую ладонь — кровь! Зарыл руку в землю, нащупал камень, стал тереть о него ладонь — кожу готов содрать. В самом деле, приторный запах крови. И какая-то грусть после взрыва, запах. От внезапно наступившей тишины закружилась голова. Вокруг шумно дышали, приходя в себя, солдаты. Ему захотелось увидеть их лица. А хотят ли они видеть его, видели ли они, как он бежал впереди? Он не пригнулся ни разу, когда пошли в атаку. Ни разу не залег под огнем, в этом он уверен. Он почувствовал, что дрожит, но то была уже совсем иная дрожь. От счастья? Значит, он счастлив? Неужели счастлив? Да, счастлив. Когда рассветет, надо записать для Милены — после первого в жизни боя человек счастлив. Я впервые счастлив.

— Савва, а ведь мало погибают. Такая пальба, а всего двое убитых. Где Богдан? Что с Богданом?

Он выбрался из неглубокой траншеи и торопливо пошел влево, зовя Богдана.

— Нету взводного, — сказал чей-то голос.

— Где он? Почему его нет?

— Пропал перед скалами.

— Не может быть! — Иван побежал к скалам, не переставая громко звать Богдана.

— Куда ты? Назад! Тут не место для прогулок, студентик! В укрытие! — крикнул из тьмы Лука Бог.

Не сдерживая слез, Иван вернулся обратно во тьму, в тишину.

А Богдан лежал под камнями, прижимаясь к земле и задыхаясь от злости и каменной пыли, он слышал зов Ивана и только теперь осознал весь ужас своего положения: спрятался, сбежал! Трус! Дерьмо! Тьма, тоска по Наталии. Что же случилось? Его целую ночь били палками и пинали жандармы во время забастовки валевских подмастерьев, и все-таки он не выдал своих товарищей из Белграда; он шел на жандармские штыки на Чукарице. Что же случилось сейчас? Он уже не сможет посмотреть людям в глаза, ему не станут верить; а Иван, что он скажет, боже милостивый, лучше покончить с собой. Он освободил голову из-под камней, приподнялся; в глазах — трассирующие пули и облака разрывов, откуда-то со дна желудка кверху поползла жаркая судорога, невыносимо завыл снаряд, он схватился обеими руками за камень, и его вырвало. Во время рвоты он громко стонал. Мелькнула надежда: может, меня контузило? Он слышал, словно со стороны, как его выворачивает и как он хрипло, отвратительно стонет. Наверняка контузило.

— Это ты, студентик? Чего рычишь? — раздался прямо над головой голос Луки Бога, от неожиданности Богдан упал ничком в собственную блевотину.

— Меня контузило, — шепнул он чуть погодя, глядя на огонек сигареты.

— Бывает такое, спервоначалу, как попадешь на войну. Вроде как ахнет. В самое сердце.

— Я серьезно вам говорю, меня контузило, — шептал Богдан. Теперь ему нет спасения, он должен покончить с собой. Чтобы этот Лука Бог, казарменный вонючий гад, его унижал?! Нет!

— Веришь, студентик, а тебе все-таки повезло. Легкая контузия. Бывает, в первой переделке люди в штаны накладывают. Я своими глазами видел. Полные штаны, нос зажимать приходится возле такого контуженного.

— Слушай, ты! — Богдан вскочил и встал перед огоньком сигареты. — Я убью тебя!