По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

отвечал за все. А в тот последний переход они пошли налегке, без рации, а это как будто запрещается. Если бы они вовремя вызвали врача, Ольгу, наверно, удалось бы спасти. Вот ведь какая штука…

— Давно ты узнал об этом?

— Да почти сразу же.

— Ну, несколько дней как-нибудь вытерпишь его.

Кент покачал головой:

— Он пока будет жить у меня.

— Зачем тебе это нужно? — с недоумением спросила Софья.

— Ну, во-первых, ему просто некуда деваться. Домой ехать нельзя: мать начнет расспрашивать об Ольге — тогда уж точно быть беде. А во-вторых… — он чуть помедлил, — это ведь, Соня, не только муж Ольги… Мы выросли вместе, а это, знаешь ли, такой кусок жизни… Да и нельзя его сейчас одного оставлять…

Кент почему-то не захотел знакомить ее с Георгием. Софья несколько раз встречала его во дворе, внимательно вглядывалась в обыкновенное, незапоминающееся лицо с потухшими глазами. Спросила как-то Кента о нем — тот пожал плечами:

— Да вроде ничего. Помогает Наталье, возится с Сашкой, каждый день часа по три катает его, тот даже… папой его зовет, — как-то неловко усмехнулся Кент. — Оно и понятно — настоящего-то папашку сын почти не видит, разве что по воскресеньям, да и то папашка не знает, с какого боку к нему подступиться. Это ведь уже… личность, однако.

— Тебе надо побольше бывать с ним.

— Это уж точно, Сонюшка, мне много чего надо, да вот не делаю почему-то… Я, Сонюшка, как наши машины стал… в ждущем режиме работы. Тут, — он коснулся пальцем лба, — все время что-то крутится, перемалывает, выдает информацию, а здесь, — он прижал к груди левую ладонь, — по-прежнему болит. И Ольга не отпускает, и от матери беды жду, к каждому шороху на лестнице прислушиваюсь — вот-вот позвонят, вручат телеграмму с синей каемочкой: приезжайте, Иннокентий Дмитриевич, с мамой попрощаться или того хлеще, на похороны…

— А что Сергей пишет?

— Ничего определенного, но я сам чувствую — недолго ждать этой телеграммы с синей каемочкой…

Кент не ошибся в своем предчувствии. На следующей неделе он вошел к ней в кабинет, и когда потянулся за сигаретой, Софья заметила, что его пальцы мелко подрагивают. А лицо было спокойное.

— Что, Кеша?

— Сейчас Наталья звонила. Мать умерла.

— Господи! — охнула Софья.

— Да, — сказал Кент.

Он сидел на стуле, далеко вытянув ноги, тянул дым из сигареты и, выставив ее перед собой, сосредоточенно смотрел на нараставший столбик пепла. Когда пепел наконец упал, он вдавил сигарету в пепельницу, коротко взглянул на Софью и поднялся:

— Ну, пойду. Ты там распорядись, что нужно.

Софья, выйдя из-за стола, молча обняла его. Кент погладил ее по плечу и вышел.

Приехал он скоро, дней через пять, брякнул у порога чемоданом.

— Вот, опять я к тебе. Здравствуй.

Она молча кивнула и помогла ему раздеться, повела на кухню, стала было собирать на стол, но Кент сказал:

— Не нужно.

— Может, коньяку выпьешь?

— Нет.

Он зябко передернул плечами и крепко, со скрипом, потерев ладонями, зажал их между колен.

— Ты не простудился?

— Нет.

С минуту просидели в тягостном молчании. Наконец Кент сказал:

— Вот, Сонюшка… Теперь все корни напрочь обрублены.

— А Сергей?

Он покачал головой.

— Сергей отрезанный ломоть. Собирается в какие-то дальние странствия искать свою долю. Двадцать семь лет мужику, а никак найти себя не может… Мне бы вот тоже… закатиться куда подальше, да ведь нельзя, кажется… А может быть, надо? — вопросительно взглянул он на нее.

— Не знаю, — подавленно отозвалась она. — Может, и надо.

Он подумал немного и тряхнул головой.

— Нет, Сонюшка, нельзя. От себя не убежишь, потерянную душу на краю света не сыщешь. А поддашься слабости — мигом растеряешь все. Удивительно быстро умеют люди падать… А подниматься — тяжело и долго.

— Ты о ком?

— Да так, вообще…

Еще с неделю Кент исступленно, запойно работал, но Софья видела, что надолго его не хватит. Он по-прежнему не мог есть, почти перестал спать, но на все ее уговоры пойти к врачу с раздражением отмахивался:

— Оставь. Если я и болен, то лекарств от этой болезни еще не придумано.

Софья попыталась поговорить с Натальей, но та, выслушав, сказала, не поднимая головы:

— Если уж вас он не слушает, я-то что могу?

И однажды прибежала к Софье испуганная операторша и сказала, что Иннокентию Дмитриевичу плохо. Софья кинулась за ней. Кент сидел на полу, привалившись спиной к машинной стойке, мутные его глаза безучастно скользнули по ее лицу, словно не узнавая. Но он сказал ровным хриплым голосом:

— Панику отставить. Сейчас я встану.

И стал подниматься. Софья подхватила его, он выпрямился, уперся ладонью в стойку и, пошатываясь, добрел до дивана. Прибежавшая медсестра сделала укол. Кент с полчаса полежал, но когда снова поднялся, его хватило только на то, чтобы сказать с кривой, насильственной улыбкой:

— Антракт, Софья Михайловна.

Кента положили в больницу, и в первые дни, приходя к нему, Софья неизменно заставала его лежащим в постели. Он все еще не мог есть и похудел так, что огромные руки, выпиравшие из рукавов больничного халата, до жути напоминали руки покойника. Он почти не разговаривал, даже с ней, и, казалось, просто ждал, когда его оставят в покое. Но врач был настроен довольно оптимистично:

— Это пройдет. У него удивительно здоровый организм. А срыв вполне естественный при таких обстоятельствах.

Через неделю на ее вопрос, что принести, Кент, подумав, сказал:

— Коньяку, что ли? Может, жрать начну.

— Хорошо, принесу.

— И еще карты. Тут какой-то тип преферансную компанию сколачивает. Утверждает, что каждый уважающий себя интеллигент обязан уметь играть в эту мудрую хреновину. Ты не знаешь, она действительно такая мудрая?

— Не знаю.

— Твой Леонид, говорят, чуть ли не академиком по этой части слыл. Мой коллега по предполагаемому интеллекту до сих пор его помнит.

Кент за пять дней выпил две бутылки коньяку, съел две курицы, проиграл десятку в преферанс и потребовал выписки. Врач категорически отказал. Тогда Кент велел Софье принести работу, и как можно больше. Софья пообещала, но решила посоветоваться с врачом. Тот согласился:

— Несите, а то он, чего доброго, сбежит отсюда в одной пижаме.

Получив возможность работать, Кент успокоился и безропотно отлежал оставшуюся неделю. А выписавшись, на следующий же день улетел на Урал. Вернулся через несколько дней, хмуро сообщил, что Сергей «в порядке», а с Георгием неважно, но, может, еще обойдется.

— А дальше что? — спросила Софья.

— А дальше, Сонюшка, жить будем, то бишь работать… Или жизнь нам для другой цели дадена?

Говорил он как будто шутя, но жить по этому принципу продолжал вполне серьезно. Софье все