По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

тяжелее становилось работать с ним, Кент замучивал ее чуть ли не до обмороков, не однажды ей приходилось засыпать на диване одетой, не дождавшись, когда он, закончив работать, уйдет домой. Не раз ей хотелось сократить эти ежевечерние бдения, но когда Кент, угадывая ее настроения, спрашивал: «Может, мне уйти к себе?», она почему-то отвечала: «Сиди, бога ради…» Она знала, как ему не хочется идти домой. Иногда Софья пыталась представить, что за жизнь у Кента там, за дверью соседней квартиры. Однажды, когда Кент засиделся у нее до трех часов, она спросила:

— Тебе случаем не предлагали… совсем перебраться сюда?

— А меня здесь примут? — безулыбчиво отшутился он.

— Надо подумать. В сущности, ты давно уже живешь здесь. Удивляюсь, как только Наталья терпит такое.

— Сам не знаю, — признался Кент. — Я, наверно, так не смог бы.

— А она может?

— Выходит, может. Пока, по крайней мере.

— А ты? Тебе не кажется, что это… несколько бесчеловечно? — не без труда договорила она.

— Вот как… — Кент помрачнел. — Что именно?

— Да вот так жить. Тебе же наплевать и на Наталью, и на сына.

— Ну, о Сашке ты не говори. Я его люблю.

— Еще бы… Любишь, конечно, — все-таки твоя кровь, русаковская… Ну, а в чем практически эта любовь выражается? Сколько ты с ним бываешь?

— Ладно, оставь, — оборвал разговор Кент.

— Как знаешь… А только смотри, потеряешь сына. Ему-то одной с тобой родной крови мало…

30

Как в воду глядела Софья. Чем больше рос Сашка, тем сдержаннее относился к отцу, за его серьезной, недетской вежливостью угадывалось плохо скрываемое равнодушие. «Да, папа… Хорошо, папа… Спасибо, папа…» А Кента по-прежнему как будто ничуть не тревожило это. Сейчас-то мучается при каждом свидании с сыном, не зная, как и о чем говорить с едва знакомым ему десятилетним человеком, выросшим, по сути, без него… Завтра, наверно, увидит его, вернется расстроенный, будет думать, гадать, спрашивать у себя да и у нее тоже: почему так?

— Да почему должно быть иначе? — однажды довольно резко сказала Софья. — Что ему до твоей работы, твоих нескончаемых забот, твоих громких званий и титулов? У него своя жизнь, и она ему кажется куда более интересной и важной, чем твоя, а тебя в этой жизни почти не было и теперь уже не будет! Твое место давно уже занял другой человек, пойми ты это! И осуждать его за это нелепо и бессмысленно!

— Да разве я осуждаю? — невесело сказал Кент. — А какой он, этот…

— Представь себе, отличный мужик, — безжалостно била Софья по больному месту. — Звезд с неба не хватает, всего-навсего рядовой инженер, но для Сашки он настоящий отец. И за уроки с ним сядет, и в кино сходит, и клюшку смастерит, и отчитает, если нужно, — в общем все как у всех, нормальная дружная семья, понимаешь? А ты для него гость залетный, приедешь раз в месяц, навезешь подарков, скажет он тебе «спасибо», но о чем ему еще с тобой говорить? И что ты можешь теперь исправить?

— А что, если мне взять его с собой в отпуск?

— Зачем? Попытаешься за месяц наверстать то, что упустил за годы? Чудес не бывает, Кент. Да и ему это наверняка на пользу не пойдет. В лучшем случае начнет лицемерить, подлаживаться под тебя. Нет уж, не дергай его, ему не с тобой, с ними жить.

— Выходит, в самом деле я потерял его?

— Выходит, так, — безжалостно подтвердила Софья и, помолчав, мягко добавила: — За все надо платить, Кент. За одержимость, за лидерство, за мастерство, за славу — за все.

— А кто цену назначает?

— Мы сами, Кент. Ты.

— Я? — Кент задумался. — Может, ты и права, мудрая женщина. Да если бы знать, чем все обернется…

— А мало я говорила тебе об этом? Да ведь вы, мужики, все сами с усами… Ох, Кент, страшно мне иногда бывает за тебя…

— Страшно? — удивился он.

— Да. Вспомни-ка, что было после тех… трех смертей. Тогда, мне казалось, ты понял, что жить одной работой нельзя. А что дальше? Да все по-прежнему. Опять работа, работа, работа…

— А если я так устроен? — усмехнулся Кент.

— Нет.

— Ты-то откуда знаешь?

— А кому знать, если не мне? Шанталь, что ли? Она тебя еще не знает всего.

— Вот как… — Кент внимательно взглянул на нее. — А что будет, когда узнает?

— Не знаю.

— А что, собственно, ты знаешь обо мне?

— Больше, чем ты думаешь.

— А все-таки?

— Мне кажется, ты просто боишься.

— Я? — удивился Кент. — Интересно… Чего же мне бояться?

— Жизни. Людей. Самого себя. Ты только в одном чувствуешь себя уверенным — в своей работе. Вот и стараешься всего себя втиснуть в нее.

— Стараюсь? — Кент с сомнением покачал головой. — Вот уж… неуместное слово.

— Слово, может, и не совсем подходящее. Возможно, это происходит само собой, бессознательно. Но суть от этого не меняется.

— Ты что, начиталась Фрейда? — иронически осведомился Кент.

— Почитала бы…

— А с чего ты взяла, что я чего-то боюсь? Я вообще ничего не боюсь.

— Надеюсь, что это не так. Иначе ты просто патологический тип. Страх — одно из самых естественных и необходимых человеческих чувств.

— Где-то я читал об этом, — небрежно сказал Кент, улыбаясь. — Ну что ж, придется согласиться с тобой, что я патологический тип.

— А если серьезно?

— Ну что ж, давай серьезно, — согласился Кент, все еще улыбаясь, видимо, его забавлял этот разговор. — Видишь ли, я как-то мало привык думать о себе…

— И о других.

— Да, и о других, — согласился Кент. — А после тех месяцев, когда похоронил троих, задумался, и серьезно. И очень я тогда не понравился себе. — Теперь Кент уже не улыбался. — Очень… Но вот беда — сколько ни думал, а другим увидеть себя не мог. Как ни убеждал себя, что одной работой жить нельзя, ведь знал уже, во что это вылилось, а на деле оказывалось, что только работа и дает мне… все, чтобы я чувствовал себя человеком, по-настоящему довольным жизнью…

— Почему ты не говоришь — счастливым?

— Не люблю этого слова, — поморщился Кент. — «Человек создан для счастья, как птица для полета», — нет, в это я не верю. По крайней мере в то счастье, которое обычно подразумевается.

— А как же Шанталь?

— Что Шанталь?

— Она тоже не верит в такое счастье.

— Надеюсь, что нет. Она, знаешь ли, очень неглупа.

— Что же, счастье — удел недоумков?

— А ты вообрази себя этакой птицей, бесконечно парящей над счастливыми волнами безбрежного житейского моря, — серьезно предложил Кент. — Получается?

— Не очень, — засмеялась Софья.

— То-то, — хмыкнул Кент. —