По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тебе случаем не предлагали… совсем перебраться сюда?
— А меня здесь примут? — безулыбчиво отшутился он.
— Надо подумать. В сущности, ты давно уже живешь здесь. Удивляюсь, как только Наталья терпит такое.
— Сам не знаю, — признался Кент. — Я, наверно, так не смог бы.
— А она может?
— Выходит, может. Пока, по крайней мере.
— А ты? Тебе не кажется, что это… несколько бесчеловечно? — не без труда договорила она.
— Вот как… — Кент помрачнел. — Что именно?
— Да вот так жить. Тебе же наплевать и на Наталью, и на сына.
— Ну, о Сашке ты не говори. Я его люблю.
— Еще бы… Любишь, конечно, — все-таки твоя кровь, русаковская… Ну, а в чем практически эта любовь выражается? Сколько ты с ним бываешь?
— Ладно, оставь, — оборвал разговор Кент.
— Как знаешь… А только смотри, потеряешь сына. Ему-то одной с тобой родной крови мало…
30
Как в воду глядела Софья. Чем больше рос Сашка, тем сдержаннее относился к отцу, за его серьезной, недетской вежливостью угадывалось плохо скрываемое равнодушие. «Да, папа… Хорошо, папа… Спасибо, папа…» А Кента по-прежнему как будто ничуть не тревожило это. Сейчас-то мучается при каждом свидании с сыном, не зная, как и о чем говорить с едва знакомым ему десятилетним человеком, выросшим, по сути, без него… Завтра, наверно, увидит его, вернется расстроенный, будет думать, гадать, спрашивать у себя да и у нее тоже: почему так?
— Да почему должно быть иначе? — однажды довольно резко сказала Софья. — Что ему до твоей работы, твоих нескончаемых забот, твоих громких званий и титулов? У него своя жизнь, и она ему кажется куда более интересной и важной, чем твоя, а тебя в этой жизни почти не было и теперь уже не будет! Твое место давно уже занял другой человек, пойми ты это! И осуждать его за это нелепо и бессмысленно!
— Да разве я осуждаю? — невесело сказал Кент. — А какой он, этот…
— Представь себе, отличный мужик, — безжалостно била Софья по больному месту. — Звезд с неба не хватает, всего-навсего рядовой инженер, но для Сашки он настоящий отец. И за уроки с ним сядет, и в кино сходит, и клюшку смастерит, и отчитает, если нужно, — в общем все как у всех, нормальная дружная семья, понимаешь? А ты для него гость залетный, приедешь раз в месяц, навезешь подарков, скажет он тебе «спасибо», но о чем ему еще с тобой говорить? И что ты можешь теперь исправить?
— А что, если мне взять его с собой в отпуск?
— Зачем? Попытаешься за месяц наверстать то, что упустил за годы? Чудес не бывает, Кент. Да и ему это наверняка на пользу не пойдет. В лучшем случае начнет лицемерить, подлаживаться под тебя. Нет уж, не дергай его, ему не с тобой, с ними жить.
— Выходит, в самом деле я потерял его?
— Выходит, так, — безжалостно подтвердила Софья и, помолчав, мягко добавила: — За все надо платить, Кент. За одержимость, за лидерство, за мастерство, за славу — за все.
— А кто цену назначает?
— Мы сами, Кент. Ты.
— Я? — Кент задумался. — Может, ты и права, мудрая женщина. Да если бы знать, чем все обернется…
— А мало я говорила тебе об этом? Да ведь вы, мужики, все сами с усами… Ох, Кент, страшно мне иногда бывает за тебя…
— Страшно? — удивился он.
— Да. Вспомни-ка, что было после тех… трех смертей. Тогда, мне казалось, ты понял, что жить одной работой нельзя. А что дальше? Да все по-прежнему. Опять работа, работа, работа…
— А если я так устроен? — усмехнулся Кент.
— Нет.
— Ты-то откуда знаешь?
— А кому знать, если не мне? Шанталь, что ли? Она тебя еще не знает всего.
— Вот как… — Кент внимательно взглянул на нее. — А что будет, когда узнает?
— Не знаю.
— А что, собственно, ты знаешь обо мне?
— Больше, чем ты думаешь.
— А все-таки?
— Мне кажется, ты просто боишься.
— Я? — удивился Кент. — Интересно… Чего же мне бояться?
— Жизни. Людей. Самого себя. Ты только в одном чувствуешь себя уверенным — в своей работе. Вот и стараешься всего себя втиснуть в нее.
— Стараюсь? — Кент с сомнением покачал головой. — Вот уж… неуместное слово.
— Слово, может, и не совсем подходящее. Возможно, это происходит само собой, бессознательно. Но суть от этого не меняется.
— Ты что, начиталась Фрейда? — иронически осведомился Кент.
— Почитала бы…
— А с чего ты взяла, что я чего-то боюсь? Я вообще ничего не боюсь.
— Надеюсь, что это не так. Иначе ты просто патологический тип. Страх — одно из самых естественных и необходимых человеческих чувств.
— Где-то я читал об этом, — небрежно сказал Кент, улыбаясь. — Ну что ж, придется согласиться с тобой, что я патологический тип.
— А если серьезно?
— Ну что ж, давай серьезно, — согласился Кент, все еще улыбаясь, видимо, его забавлял этот разговор. — Видишь ли, я как-то мало привык думать о себе…
— И о других.
— Да, и о других, — согласился Кент. — А после тех месяцев, когда похоронил троих, задумался, и серьезно. И очень я тогда не понравился себе. — Теперь Кент уже не улыбался. — Очень… Но вот беда — сколько ни думал, а другим увидеть себя не мог. Как ни убеждал себя, что одной работой жить нельзя, ведь знал уже, во что это вылилось, а на деле оказывалось, что только работа и дает мне… все, чтобы я чувствовал себя человеком, по-настоящему довольным жизнью…
— Почему ты не говоришь — счастливым?
— Не люблю этого слова, — поморщился Кент. — «Человек создан для счастья, как птица для полета», — нет, в это я не верю. По крайней мере в то счастье, которое обычно подразумевается.
— А как же Шанталь?
— Что Шанталь?
— Она тоже не верит в такое счастье.
— Надеюсь, что нет. Она, знаешь ли, очень неглупа.
— Что же, счастье — удел недоумков?
— А ты вообрази себя этакой птицей, бесконечно парящей над счастливыми волнами безбрежного житейского моря, — серьезно предложил Кент. — Получается?
— Не очень, — засмеялась Софья.
— То-то, — хмыкнул Кент. —
