По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сергунчик вдруг как в воду канул, а субретка зачастила в Долинск. Правда, и Кент был уже «готов». Наталья еще с зимы стала фокусы откалывать, открыто появляясь со своим Александром в самых неподобающих местах. И нашла же кого выбрать, раздражалась тогда Софья, цыпленок, чернила на дипломе еще не высохли, чуть ли не на пять лет моложе ее (потом-то выяснилось, что всего на два с хвостиком). Софья хотела было поговорить с ней, но вовремя одумалась. Столько лет молчала, когда Кент сутками просиживал у нее, а теперь что уж… А может, это и к лучшему — развяжут друг другу руки… Разумеется, немедленно поползли по институту слухи — жена Русакова погуливает с одним из сотни его инженеришек. Дошло, конечно, что-то и до Кента. Однажды он спросил у нее:
— Ты за Натальей ничего не замечаешь?
— Чего? — сделала удивленное лицо Софья.
— Да поговаривают, что она… — Кент замялся. — Вроде бы у нее есть кто-то, что ли.
Софья сжала губы. Нет уж, пусть Кент узнает это от кого-нибудь другого.
— А ты сарафанному радио не очень-то верил бы.
— Оно так, — невесело согласился Кент. — Поговорить с ней, что ли?
— Поговори.
— Боится она меня. Вот уж чего мне никогда не хотелось бы — чтобы меня боялись.
Наталья, похоже, действительно побаивалась Кента и на разговор с ним отважилась только после того, как «цыпленок» набрался мужества и сам явился к грозному начальнику домой — требовать его жену… Мальчик оказался не робкого десятка и вел себя, по словам Кента, тактично и с достоинством. Кончилось все тем, что Кент, как и обещал когда-то, отпустил Наталью с миром и, к удивлению Софьи, затосковал «по-черному». Она пыталась подбодрить его:
— Чего уж ты так… закуржавился? Знал ведь, что рано или поздно так должно было кончиться.
— Ишь ты… какая вумная, — пасмурно взглянул на нее Кент. — Не старые же башмаки с ног сбросил. Все-таки семь лет вместе прожили. А Сашка?
Тут уж Софья догадалась прикусить язык и больше об этом не заговаривала.
Вот тогда-то, как черт из-под копны, и выскочила Шанталь. Они с Маринкой толком и проморгаться не успели, как Кент заговорил о женитьбе и переезде в Москву. Кажется, тогда впервые и заболело сердце у Софьи Михайловны. Сама не думала, что так дорог ей упрямый большелобый человек, что без него и жизнь дальнейшая плохо представлялась… Уехал Кент, затем чуть ли не при первой же встрече заговорил о том, что надо, со временем конечно, и ей с Маринкой в столицу перебираться, это он устроит, долинская АСУ все равно уже к своей естественной законченности пришла, многого из нее не выжмешь. Как будто начисто забыл Кент, что ее работа не только с его АСУ связана, есть еще и другие дела… Она помолчала самую недолгую минуту и отказалась:
— Да нет, мы уж пока… по-стариковски с доченькой тут поживем.
И будто невзначай погладила левую сторону груди. Кент вздохнул. Софья Михайловна пересказала разговор Маринке — та зло ощерилась:
— Пусть там один со своей актеркой…
И загнула такое, что Софья Михайловна только рот открыла, забыв отчитать дочь за сквернословие.
Через год Кент опять заговорил об этом, и Софья Михайловна снова отказалась, даже не поговорив с Мариной. Но теперь Кент был настроен чрезвычайно решительно.
— Да почему, Соня? Неужели за свой замдиректорский пост держишься?
— А если и так? Мне сорок три года, Кент. Для женщины лета немалые, начинать все заново… — Она покачала головой. — Нет, давай больше не будем говорить об этом.
— Ну, как хочешь, — грустно сказал Кент. — Очень мне вас не хватает там…
— А ты не только о себе думай, — неласково посоветовала Софья Михайловна и тут же смягчилась, увидев, как помрачнело его лицо. — Ладно, не ставь каждое лыко в строку. Нам без тебя тоже несладко, но что теперь поделаешь. Надо бы почаще видеться, да я понимаю, что тебе сейчас не до нас…
Отойдя от первого хмеля своей женитьбы, Кент поначалу довольно часто наезжал в Долинск: и дела незаконченные в институте оставались, да и с ними проводил немало времени. А потом все реже, случалось, и по месяцу не показывался. Даже — сейчас вот — полтора. Маринка, не выдержав, иногда срывалась в Москву, шла к нему на работу, они ужинали где-нибудь, Кент звал ее к себе ночевать, но она неизменно отказывалась, даже если Шанталь, не было дома, — по-прежнему на дух не переносила «актриску». Несколько раз она звала мать с собой, усмешливо поводя глазами: давай, ма, проветримся, навестим нашего ненаглядного. Софья Михайловна отказывалась: нет уж, стара я для таких электронабегов. Марина грозилась:
— Смотри, мать, будешь так говорить — и в самом деле старухой заделаешься.
— А я что, не старуха еще? — с показным смирением, кротко улыбалась Софья Михайловна.
— Фу на тебя! — сердилась Марина. — Да мы тебе еще такого жениха сосватаем, весь институт ахнет, а наш ненаглядный Иннокентий Дмитриевич за голову схватится.
— Отстань, балаболка!
— А что, ма? — дразнилась Марина. — Давай мы тебя и в самом деле замуж выдадим? Ты же баба еще хоть куда!
— Марина! — уже не на шутку сердилась Софья Михайловна. — Думай, что говоришь! Какая я тебе баба?
— Мужик, что ли? — изумлялась Марина и продолжала весело скалить зубы: — Думаю, маманька, думаю. Говорят же в народе: сорок лет — бабий век, в сорок пять баба ягодка опять! Вот ты у меня ягодка и есть! — Она крепко обнимала мать и кружила по комнате. — Сочная, наливная, спелая!
— Вот дурища-то вымахала… — качала головой Софья Михайловна. — Тебя самое надо замуж, и чем быстрее, тем лучше.
— Фигушки! — энергично встряхивала головой Марина. — Я на ваши с ненаглядным свадьбы-женитьбы насмотрелась, погожу еще годков пять, повыбираю. Меня в эту малину не скоро затянешь, пока не приспичит — хренушки! А тебе — в самый раз, пока не переспела, — гнула свое, похохатывая, Марина. — Давай за Ивана Михалыча, а? Мы это мигом устроим! Главный инженер и замдиректора — чем не парочка?
— Пошла вон! — прикрикнула, рассердившись уже по-настоящему, Софья Михайловна и заперлась у себя.
Марина прокричала вслед:
— Не сердись, ма, я же тебя люблю!
Иван Михайлович, главный инженер института, жизнерадостный толстяк лет пятидесяти пяти, действительно поглядывал на Софью Михайловну как будто с некоей робостью и «значением», что, конечно, сразу было замечено и служило, как догадывалась она, поводом для
