Народная Русь - Аполлон Коринфский

Переход крестьян, согласно с приведенным уложением, совершался на том условии, что они, поселяясь на помещичьей земле, обязывались беспрекословно исполнять все приказания помещика, нести на себе тягло всех обычных повинностей, взносить в условленные сроки все подати — «по положению». Отходя от помещика, они должны были рассчитаться оброками полностью «за пожилое», — причем помещик не мог требовать ничего лишнего, как не имел права и удерживать не желавших оставаться в его вотчине. Сделки совершались при «послухах» (свидетелях) с обеих договаривающихся сторон. «Уговор лучше денег!» — говорит народ: — «Ряда города держит!» Так было и в этом случае. Царское уложение ограждало, при этом, своим словом властным и смерда, и боярина. Крестьянин, снявшийся с земли помещичьей «тайным уходом», подвергался строгой каре законов; равно и помещик, не соблюдавший, во всей полноте, освященный царскою волей «старины», наказывался пенею. «Крепки ряды Юрьевым днем!», — гласило старинное народное слово и продолжало: «Мужик болит и сохнет по Юрьев день!», — «На чью долю потянет поле, то скажет холодный Юрий!», «Мужик — не тумак, знает, когда живет на белом свете зимний Юрьев день».

Любил всегда, как неизменно любит и теперь, подсмеяться на самим собою, русский простолюдин. После того, как было отменено право перехода крестьян от одного помещика к другому — повелением царя Бориса Феодоровича Годунова, а затем указом (от 9-го марта 1607 года) царь Василий Иванович Шуйский окончательно укрепил крестьянские души за их владельцами, — пошла ходить по народной Руси поговорка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Эта поговорка повела за собой другую: «Сряжалась баба на Юрьев день погулять с барского двора, да дороги не нашла!» Русский мужик за словом в карман не полезет, — выпустил он вслед за вторым и третье крылатое слово по поводу отмены Юрьева дня с его вольготами: «Верстался мужик по Юрьев день радеть о барском добре, а и сейчас засел, что бирюк, в норе».

Да всех поговорок об этом не перечесть! Слово народное — крепче олова: вылетело века тому назад, а и до сих пор не пропадает в памяти, — хотя все давно уже успели в народе не только забыть об «уложении», связанном с Юрием холодным, но даже и сами помещики утратили, по мановению руки царя-освободителя, все свои права на закрепощение крестьянина.

До наших дней не успело исчезнуть с лица народной Руси слово о том, что «Юрий холодный оброк собирает». Еще совсем недавно повторялись, при случае, смешливыми людьми и такие поговорки, как: «Судила Маланья на Юрьев день, на ком справлять протори!», или: «Позывал дьяк мужика судиться на Юрья зимнего, а мужик и был таков!». Отошли в область исчезнувших преданий и «юрьевские оброки», о которых определенно все постановлено было в «Писцовых книгах»[84], а еще и до сих пор местами на посельской Руси служатся на Юрия холодного молебны о благополучном пути, — словно и теперь собираются православные переселяться в этот день из одной вотчины в другую. Так крепка в русском народе привязанность к отжившей своей век старине.

«Егорьевское окликанье», справляющееся по весне, в некоторых местностях повторяется и на Юрия холодного. Так, и теперь еще можно слышать в захолустных деревнях в этот день песню:

«Мы вокруг поля ходили,Егорья окликали,Юрья величали:Егорий ты наш Храброй,Ты паси нашу скотинкуВ поле и за лесом,Под светлым под месяцем,Под красным солнышком —От волка от хищного,От зверя лукавого,От медведя лютого!».

По народной примете, с Юрия холодного начинают подходить к сельским задворкам волчьи стаи за добычею. «Что у волка в зубах, то Егорий дал!», — говорит деревенский люд, утешаясь при этом другой поговоркою: «На Руси Егорья — холодный да голодный, а все тут Божья благодать!» Народ крепко верит, что, если молиться святому Георгию Победоносцу, то он никогда не допустит зверя «зарезать животину».

С зимнего Юрьева дня, — замечено старыми людьми, — засыпают в своих берлогах медведи. В стародавнюю пору существовало местами даже и поверье о том, что будто бы некоторые, особенно расчетливые люди — из-за своей скупости — ложились 26-го ноября в гроб-домовину и засыпали по-медвежьему вплоть до самого вешнего Юрия теплого. Впрочем, это всецело относится к области сказок.

После Юрия холодного деревенские старожилы, проводив закат солнечный, выходят на двор к колодцам и «слушают воду». Если она не шелохнется, это — по юс мнению — предвещает теплую зиму. Если же из колодца раздаются какие-нибудь звуки, — значит, надо ждать сильных морозов и лютых вьюг.

L

Декабрь месяц

Догорит-померкнет алая зорька вечерняя на Андреев день — и ноябрю, листогною, студеному, конец. Проснется наутро красное солнышко, смотрит: двенадцатый, последний, месяц стоит на дворе, декабрем слывет, «студенем» прозывается. У сородичей русского пахаря есть для этого месяца и другие имена: «грудзень» — у поляков, «просинец» — у чехов со словаками, «волчий» — у сербов, «великобожничяк» — у кроатов. «Декабрь год кончает — зиму починает!», «Год декабрем кончается, а зима зачинается!», «Тороват декабрь месяц, что и говорить: старое горе кончает, новому году новым счастьем дорожку стелет!», — говорит крылатое слово народа-простодума об этом богатом стужею месяце, говорит-приговаривает: «Горя у декабря полная котомка — бери, не жалко, а счастьем старик силен на посуле: одна его сила — много праздников да морозы засилье берут!»

Первый день декабря-студеня — память святого пророка Наума, что, по старинному присловью, народ наумит. «Пророк Наум наставит на ум!», — гласит об этом угоднике Божием народная мудрость: «Помолись пророку Науму — он, батюшка, и худой разум на ум наведет!», «Как ни наумь, а все старика Наума не перенаумишь!», «Наш Наум — себе на уме: слушать — слушает, а знай — щи хлебает!», «Недоумка-дурака хоть Наумом назови — все умней не станет!», — замечают деревенские краснословы, которым за словом в карман не ходить, когда оно у них с языка само походя просится.

В стародавние годы, — а местами это соблюдается еще и теперь, — с Наумова дня было в обычае начинать обучение детей грамоте. К 1-му декабря сговаривались чадолюбивые родители с приходским дьячком или иным умудренным в книжном деле человеком. Приходил на Святую Русь пророк Наум, — раньше раннего будили ребят-малышей. «Просыпайтесь ранехонько, умывайтесь белехонько, в Божью церковь собирайтесь, за азбуку принимайтесь! Богу помолитесь — до всего дойдете: святой Наум наставит на ум!» — приговаривалось всегда при этом. Всем семейством шли к обедне, — Богу молились, пророку Божьему молебен служили, неуклонно-непреложно веруя, что этим молебном испрашивается Божье благословение на принимающихся за трудное, не для всех постижимое дело науки. В «Народном дневнике» оказано должное внимание этому обычаю. Учителя, по свидетельству собирателя сказаний русского народа, встречали в назначенное время «с почетом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами», воздавая подобающую дань преклонения пред его мудростью и ответственностью принятого им на себя дела, считавшегося наособицу угодным Богу. Отец подводил сына к учителю, передавал из рук в руки, просил «научить уму-разуму», а за леность — «учащать побоями». Обычай требовал, чтобы мать стояла в это время в некотором отдалении и заливалась слезами горючими. «Иначе — худая молва пронеслась бы в околотке!». Будущий ученик отдавал своему, грозному для него учителю три земных поклона, каждый из которых сопровождался ударом плетки, заранее положенной перед наставником предусмотрительными родителями. Нет слов, — удары были не особенно сильные. После этого приближалась родимая матушка посвящавшегося в науку отрока, сажала сынка за стол, подавала ему узорчатую костяную указку. Учитель принимал еще более прежнего строго-внушительный вид и развертывал свой букварь. Начиналось велемудрое учение: «аз-земля-ер-аз». Умилявшаяся мать снова принималась плакать, — на этот раз еще сильнее прежнего, — просила-молила «не морить сына за грамотой». Первый урок, и впрямь, был неутомителен: он не шел дальше первой буквы русской азбуки — заканчивался «азом». Затем букварь бережно завертывался в холстину и укладывался умудренным в книжном деле человеком на божницу, за святые иконы. Успокоившаяся мать принималась угощать гостя всем, что есть в печи — чем Бог послал. После угощения подавали учителю каравай хлеба ситного и полотенце — первый от хозяина, последнее — от хозяюшки. Иной раз завязывался в узелок полотенца и пятак-другой — от усердия родимой матушки будущего мудреца. Затем с поклоном провожали учителя до ворот, — чем обычай, заведенный жившими по «Домострою» предками, и завершался.