Народная Русь - Аполлон Коринфский

На это хвалебное слово отшельническому житию нечего было возразить матери-пустыне. Тронулась до сокровенной глубины своего любвеобильного сердца, — «Ты есь младый юнош, сын Асафей царевич!» — возговорила она, раскрывая перед ним свои любовные объятия: — «Дарует тебе Господь с небес златым венцем, тебе матерью-пустыней!» Стих, — как и в большинстве других разносказов, — кончается славой-хвалою сказателей-стихопевцев юному подвижнику-пустыннику: «Уси ангелы хвалют, архангелы величают, херувимы, серафимы, вся небесная сила, и во веки веков, аминь!» («И все святые праведные Асафью царевичу вздивовались, ево ли младому царскому смыслу. Ему поет слава и во веки веков, аминь!» — по другому, лучшему после приведенного, разносказу.)

Кроме «плача» царевича Иоасафа, именуемого во всяком разно-сказе стиха о нем — на свой, несколько измененный лад, сохранились, благодаря тем же неутомимым собирателям народной словесной старины несколько списков его «похвалы» пустыне и его «молитвы в пустыне», — по преданию, найденных в руке почившего подвижника. Вот, например, симбирский разнопев первой: «О, прекрасная пустыня! И сам Господь пустыню похваляет; отцы во пустыне ся скитают, и ангели отцам помогают, апостоли святых отец ублажают, проро-цы святые прославляют. Отцы во пустыни ся скитают и былием ся питают, из гор воды испивают. Птицы прилетают, на кудрявыя ветки посядают, отцев в пустыни утешающи, вечно умирающих… О, прекрасная пустыня!» В другом — ярославском — разнопеве пустыня именуется «любезною дружиною» (подругою) царевица-пустынника. «Тебе, Христос, подражаю. Нищ и убог хощу быта, да с Тобою могу жити!» — взывает к Распятому Сыну Божию пылающее неугасимой ревностью к подвигу сердце, изливающее радость своего подвижничества в молитвах, рождающихся под тихий шелест дубравы. В одной старинной рукописи дошла до наших дней «Быль о царевиче Иоасафе», несомненно имеющая прямую связь с простонародными сказаниями, посвященными восхвалению-возвеличению жажды подвигов. «Приидите, верние людие, внушите, дивная имам рещи, умилно судите. Велию любовь явлю Бога всевелика, како предивне взыска, спасти человека, человека не проста, от царя рождена, Иоасафа, лицем вельми удобрена»… — гласит вступление в эту «Быль», во многом сходную с разносказом стиха народного о царе Февдуле и земле Идольской. Отец царевича именуется здесь Авениром Индийским. Было ему предсказано, что сын его «Христа любитель будет». Чтобы удержать Иоасафа в вере отцов своих, окружил он царевича приверженными к идолослужению рабами, запретил не только упоминать при нем о Христе, но даже и допускать пред его очи какое-либо печальное зрелище. Жил царский сын, не знаючи ничего кроме веселья, и считал утопающим в счастии целый мир. Но совершенно случайно попался однажды ему навстречу прокаженный слепец; изумленный и встревоженный царевич спросил любимого «пестуна» — спутника, — что это за несчастное существо, — тот открыл своему господину всю правду-истину. С этой поры смутилось сердце Иоасафово, обуяла печаль его юную душу, возгорелось в его груди желание покинуть дом отчий, расстаться со всем наполняющим его довольством. И послал Господь пустынника Варлаама в царские палаты — наставить царевича в вере истинной. Проник во дворец святой старец под видом купца, продающего драгоценные камни, и выполнил повеление Божие. Уверовал Иоасаф во Христа, научил вере правой и отца своего Авенира, по смерти которого наследовал ему на престоле. «Но недолго во славе изволил есть быти, яко последующий глас хощет явити» — ведет свою речь повествователь, продолжая: — «коль дивна Божия сила благодати, может и каменныя сердца угнетати! А идеже мягкую ниву обретает, ту и семя слова плоды на сто умножает. Иоасафа нива сердца мягка бяше, яко дождь благодати егда восприяше, семя славы Божия бысть умноженно, по всей стране индейской уплодотворенно. Ибо, царь быв, кумиры везде сокрушаше, христианы от пустынь во грады собраше, епископу повеле народы крестити, и сам слову Божию прилежа учити»… Проведши в таком труде во славу Христа «четыредесятницу дней» после кончины отцовской, передает Иоасаф царский скипетр одному из друзей своих, Варахию: завещал ему хранить веру и правду, а сам облекся в убогие одежды и возложил на свои рамена — вместо царской багряницы — бремя подвижничества. Ушел он в пустыню к старцу Варлааму, заронившему в его сердце плодотворное семя веры Христовой: «яко един от нищих самохотно бяше; не взем раба и друга, в пустыню идяше, честнаго Варлаама в вертепах искаше, с ним в молитвах и постех выну пребываше»… На этом и кончается «Быль», действительно более близкая содержанием к преданию, общему для всех европейских народов, заимствовавших его отчасти из индийских сказаний о Будде (Сакиа-Муни), отчасти из повествований о подвигах угодников Божиих — святых Восточной Церкви.

Мать-пустыня, прославленная стиховными сказаниями про Иоасафа-царевича, является предметом воспевания-величания в русских раскольничьих песнях, многие из которых отражают в себе народную старину. Вот, например, песенный сказ нетовцев[81]. «Как шел старец по дорожке, черноризец по широкой…» — запевается этот сказ песенный: «Идучи, он слезно плачет, во слезах пути не видит, во рыданиях слова не молвит». Навстречу ему идет не простой путник, дорожный человек, а — «Сам Христос Царь Небесный». И возговорил Он старцу, — продолжается сказ: «Ой ты, гой еси, старец-черноризец, ты о чем, старец, слезно плачешь? О чем, черноризец, воздыхаешь?» На слова Христовы держит ответ старец: «Ох ты, гой еси, Христос, Царь Небесный! Как мне, Господи, не плакать? Потерял я златую книгу, потопил я ключ церковный в море!» Обещает утешающий плачущего Царь Небесный найти-вернуть ему и ту, и другой, — посылает его спасать душу в пустыню. Услышав такой завет Сына Божия, восклицает умиленный старец-черноризец: «Ох ты, гой еси, батюшка Христос, Царь Небесный! Ты поставь-ка мне в пустыне келью, где бы люди не ходили, одне бы пташки пролетали, меня бы, старца, потешали, ото сна бы пробуждали; ото сна б я пробудился, на правило остановился!..» Вслед за этими, до известной степени совпадающими со стихом об Иоасафе-царевиче словами, идет заповедь Христа, повелевающего — в чисто-раскольничьем духе — «своим православным христианам» бежать из городов-сел от народившегося антихриста, напоминающего своим обрисованным в песне обликом представление самосожигателей о патриархе Никоне: «Не сдавайтесь вы, Мои светы, тому змию седьмиглаву, вы бегите в горы, вертепы, вы поставьте там костры большие, положите в них серы горючей, свои телеса вы сожгите! Пострадайте вы, Мои светы, за Мою веру Христову: Я за то вам, Мои светы, отворю райския светлицы и введу вас во Царство Небесно и Сам буду с вами жить вековечно!» Конец сказа воскрешает пред своими слушателями память об одной из самых прискорбных страниц летописи былых заблуждений мятущегося народного духа — заблуждений, по счастью, безвозвратно отошедших в область, если не забытых, то обреченных забвению преданий.

Не в таких темных преданиях ищет себе исхода мечта, светлеющая в общении с природою, проникнутой для чутких сердец дуновением откровений Божественных, — природою, олицетворенной в умилительном представлении о прекрасной матери-пустыне, образ которой запечатлелся в пытливом сердце народной Руси, восклицающей под тяжким бременем обступающих ее трудную-страдную жизнь повседневных житейских забот:

«Ох ты, матушка-пустыня,Распрекрасная раиня!Еще кто б тебя поставилСреди темного леса,Во зеленой, во дубраве, —Не слыхать бы в тебе былоПрелестнаго-злого мира…»

Для этого, воздыхающего так глубоко, стихийного сердца ближе всяких самосожигателей-черноризцев кроткий облик царевича, пошедшего по стопам подвижников Христовых. Чем-то родным отзывается в русской душе его смиренная мольба: «Любимая моя мати, прекрасная пустыня! Ты приими мене, пустыня, яко мати свое чадо; научи мене, пустыня, волю Божию творит и!» Сколько покорности этой воле, сколько светлой веры в ее непреложность слышится в этих словах, вылившихся из глубины души пахаря-мечтателя, взыскующего на земле града небесного…

XLVIII

Введенье

21-е ноября, день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, отмечено в народном месяцеслове целым рядом особых поверий и связанных и ними обычаев, зародившихся в лоне матери-природы, отовсюду охватывающей повседневную жизнь крестьянина-земледельца.

Сохранился целый ряд простонародных песенных сказаний, являющихся в то же самое время и хвалебными величаниями впервые вступившей во храм Господень Пресвятой Деве. «Ты во церковь приведеся, архиереом воздадеся и от ангел предпочтеся», — начинается одно из них. За этим началом-«запевкою» следует повторяющийся и в самом конце стиха припев: «Приведутся девы, ближняя Ея, во след Ея во Святыя Святых!» Сказание, прерванное этим четверостишием, продолжается: «Захария сликовствует, пророчески извествует, веселяся торжествует. Руце старец простирает. Царицею называет, сладкимя гласы воспевает. Днесь подъемлет старец Деву, да возведет Евву, да разрушит клятву древню. Евва, ныне веселися: се Девая Днесь явися, на престоле спосадися. Дух Святый осеняет, а Девая принимает, трилетна всем ся являет. Прилетают херувими, окружают серафими, поют гласы трисвятыми. Ангел пищу принашает, а Девая принимает, кверху руце простирает»… Другой, воспевающий этот праздник стих начинается словами о горах Сионских, на которых Бог «завет положил, свыше нам с небес свет Божий открыл, струями словес сердце напоил». В третьем — приглашаются торжествовать «патриарси», «вси девы» — бодрствовать и «ликовствовать со пророки». В четвертом — веселится праматерь-Ева. И во всех них явственно слышится благоговейное чувство народа-песнотворца, воздающего честь-хвалу Богоматери.