Век Екатерины Великой - София Волгина

Екатерина подняла руку.

– Господа! Государственный Совет, призванный заняться открытием военных действий, собиранием денег, войск и запасов должон особливо пристрастно заняться своим делом, начиная с сегодняшнего дня. Сей же час предлагаю вам обсудить еще два насущных дела: первое – касательно введения бумажных ассигнаций по настойчивому предложению нашего новгородского губернатора графа Якова Сиверса, и второе – касательно предложения Григория Григорьевича Орлова об Архипелагской экспедиции.

Все сразу утихли. Выдержав паузу, императрица объявила:

– С проектом выпуска ассигнаций выступит генерал-прокурор Александр Алексеевич Вяземский.

Поднялся бледнолицый, в коротком парике, завитом над ушами, весьма внушительный на вид князь Вяземский. Выйдя вперед и развернув бумаги, он окинул всех подвижными глазами, поклонился императрице и принялся излагать проект учреждения бумажных денег и создания ассигнационного банка для обменных операций. Он доложил, что с первого февраля 1769 года планируется выпустить ассигнации достоинством в двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять и сто рублев, и начать обмен металлических денег на бумажные. Ассигнациями будет разрешено оплачивать налоги, они свободно станут размениваться на медную монету, и их курс по отношению к серебру будет достаточно высоким. Генерал-прокурор показал образцы ассигнаций – листы белой бумаги, обрамленные черной рамкой. Посередине располагался номер ассигнации, в центре листа – обозначение номинала, ниже находился текст обязательства, и в самом конце – подписи сенаторов, главного директора правления банков и директора местного банка. Князь Вяземский объявил, что по распоряжению Ея Императорского Величества учреждается комиссия с ежегодной субсидией в пять тысяч рублев, в обязанности коей будет вменяться вознаграждать из сей суммы авторов лучших переводов на русский язык выдающихся иностранных сочинений.

Милостиво поблагодарив его и обсудив некоторые положения, императрица предложила перейти к обсуждению плана графа Григория Орлова об Архипелагской экспедиции, призванной, по мысли графа, в ближайшее время отправиться в Средиземное море к берегам Греции и ударить по флоту османов с тыла.

Обсуждение бумажных денег заняло гораздо более времени, чем отправки экспедиции в тыл Порты: все согласились, что надобно бить врага со всех сторон. Екатерина знала, кто поведет сию экспедицию в Морейский поход. Без всякого сомнения – граф Алексей Орлов, находящийся в Италии. А вот кто возглавит ассигнационный банк – по сему поводу она пребывала в раздумье. На сию должность весьма подходил Андрей Петрович Шувалов, сын когда-то ненавистного ей генерал-фельдмаршала Петра Ивановича Шувалова и Мавры Шепелевой, близкой подруги императрицы Елизаветы.

Получивший прекрасное образование дома и в Париже, отпрыск Шувалова сопровождал ее в числе многочисленной свиты в путешествии по Волге и произвел там на нее приятное впечатление. Он исправлял французский стиль в ее письмах к философу Франсуа Вольтеру, мадам Бьельке, графу Мельхиору Гримму и другим. Вернувшись после оного путешествия, Шувалов, по поручению Екатерины, принимал участие в заседаниях Уложенной комиссии, получив приказ наблюдать над составлением ее дневных записок. Им же был разработан и план торжественных заседаний, коими сие важное законодательное собрание открывало свою деятельность. Императрица осталась довольна работой молодого Шувалова. После недолгих раздумий она все-таки остановила свой выбор на нем. Личная неприязнь не должна отражаться на государственных делах. И, как всегда, она не ошиблась в выборе: назначенный директором двух вновь открывшихся в Москве и Петербурге ассигнационных банков, граф Андрей Петрович Шувалов с жаром принялся за организацию оных. Он разработал и осуществил проект объединения сих банков в один– Дворянский Заемный.

Последовавший в ходе войны с турками раздел Речи Посполитой был совершен – вопреки мнению Панина. Вынужденный согласиться с императрицей Екатериной, высказывавшейся за раздел, Панин принял участие в практической его подготовке. Противники Панина не замедлили поставить ему в вину раздел Речи Посполитой, который принес больше выгоды Австрии и Пруссии, нежели России. Григорий Орлов, бывший одним из самых ярых врагов Панина, открыто заявлял, что тот заслуживает смертной казни.

Государыня Екатерина Алексеевна с графами Иваном и Григорием Орловыми прогуливалась по анфиладам Зимнего дворца. Пребывая в хорошем настроении, они вели беседу о красоте дворца, будущем обустройстве некоторых его помещений, об архитекторе Растрелли.

– Ужо скоро пятнадцать лет строим и строим, и никак не достроим, – говорила императрица с иронией. – Мне, верно, жизни не хватит довести Зимний дворец до конца. То одно надо перестроить, то другое надо перекрасить, то вот Малый Эрмитаж пристроить. Сие – мои первые картины, – сказала она, обращаясь к Ивану Орлову, гордо указав на живописные яркие полотна. – Я приобрела оную коллекцию у берлинского купца Иоганна Гоцковского четыре года назад. Они были собраны для прусского короля Фридриха, но поскольку Пруссия за семь лет войны, закончившейся лишь благодаря смерти императрицы Елизаветы, обнищала, то денег у короля не было выкупить коллекцию. Вот тогда я и положила показать ему, что у нас в казне хватает денег, хоть мы и воевали с ними семь лет.

– Ну, Екатерина Алексеевна, голубушка, вы государыня, каковых нет более на белом свете! Вот и выкусил Фридрих-то! – обрадованно заулыбался граф Иван Григорьевич.

– Да, я тут же приказала забрать двести пятьдесят пять картин – в счет военного долга пруссаков. Среди них есть шедевры! Вот, взгляните на «Портрет молодого человека с перчаткой в руке» художника Франса Хальса. Не правда ли, как живой смотрит на нас? «Гуляки» художника Яна Стена. Так и хочется попасть туда к ним!

– Да, хорошие полотна, – согласился Иван.

– Весьма скоро я получу в свой Эрмитаж картины из коллекции дрезденского министра Брюля.

– Я даже толком не знаю, что означает сие нерусское слово – Эрмитаж, – сказал, смущаясь, граф Иван Орлов.

– Иван Григорьевич, дорогой, ничего особливого оное слово не значит. Эрмитаж есть место, где можно уединиться с красотой, блаженством и покоем – и наслаждаться всем оным.

– Вот как! Я и не догадывался…

Орлов, идущий рядом с Екатериной, рассеянно рассматривал полотна, заложив руки за спину.

– Чувствуешь себя спокойно, умиротворенно, – объясняла Екатерина. – Такие чувства возникают не везде, а лишь в подобных особенных местах. Так?

– Скорее – да, так, – соглашался Иван Григорьевич.

– Оглянитесь кругом, – Екатерина широко провела рукой перед собой. – Нравится вам сия красота, картины голландских и фламандских художников?

Губы Орловых растянулись в улыбке:

– Нравится, зело нравится, – ответили они в один голос.

– Вот командирую графа Григория Орлова за новыми картинами в Европу, в Дрезден. Хочу приобрести шестьсот картин, всю коллекцию саксонского министра графа Брюля.

Они подошли к дверям покоев императрицы, и Иван Григорьевич распрощался с ними, удалившись по своим откуда-то взявшимся неотложным делам.

Екатерина и Григорий с улыбкой смотрели вслед большому, немного располневшему и оттого слегка неуклюжему брату Григория, пока тот не повернул в одну из боковых дверей анфилады.

Екатерина обернулась к Григорию.

– Ну, что скажешь? – спросила она, заглядывая ему в глаза. – Поедешь? Ты ведь отменно разговариваешь на немецком языке.

Орлов деловито крутил в руке миниатюрный, усыпанный бриллиантами портрет императрицы.

– Пошли кого-нибудь, зоренька, другого. Хоть бы и Бецкого отправь, – предложил он. – У него завсегда оные дела лучше получаются. А мне полагается при тебе находиться.

Он на ходу обнял ее, прижал к себе, поцеловал твердыми губами в щеку. В ответ Екатерина повисла на его шее. Григорий наклонился и получил звучные поцелуи в обе щеки.

– Хорошо. Уговорил. И мне не хочется с тобою расставаться, – проговорила она, весело и шумно усаживаясь в свое любимое, на гнутых золоченых ножках, подбитое бордовым бархатом кресло. – Брата же твоего, не первый год обретающегося в Италии, пошлем завоевывать славу отечеству, небось, уж выздоровел окончательно. Чует мое сердце, справится он с Морейской экспедицией.

– Дай-то Бог! – Григорий, с сомнением покачав головой, взглянул на Екатерину.

– А картины, – завершила она разговор, – правильно ты советуешь – закупит и привезет наш общий друг Бецкой.

Камер-юнкер Потемкин получил чин действительного камергера за три дня до объявления турками войны, 28 сентября 1768 года. Вопреки правилам, он такожде числился в гвардии – уже капитаном. Спустя два месяца его отозвали с военной службы – по особому поручению императрицы, понеже желала она видеть его при своем дворе. Но на сей раз милость императрицы не пришлась по душе Потемкину. Он устал от неопределенности, от боли, кою он ощущал, от безысходности своего безответного чувства. Придворная жизнь его отнюдь не устраивала. Особливо претила необходимость вращаться среди надоевших Орловых и других чопорных сановников. Надобно было что-то менять в своей жизни, дабы перестала снедать тоска – учинить что-нибудь, что заставило бы императрицу обратить на него должное внимание, дать ей почувствовать, как она нуждается в нем.