Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Погодите, а ваш акцент?
– Не было у меня никакого акцента. Я в детстве с родителями в Праге жил и в чешскую гимназию ходил. Имени Яна Неруды.
– И бывали в Ондржеёве? – озаряет меня. – Видели обсерваторию? И звезды, и телескоп – всё оттуда?
Иржи опять кивает. Как же Анне с ним повезло, хоть и обманом парень на ней женился. И детям повезло. Этакого папашку заиметь!
– По России не скучаете?
– Небо везде одинаковое.
Нет, батюшка, небо все-таки разное, думаю я, но вслух ничего не говорю. Мне хочется о многом его расспросить. Видел ли он в телескоп Бога? Ну или какого-нибудь зазевавшегося ангела? Смотрел, наблюдал за астероидами и кометами, и вдруг бац – серафим или херувим… Но спрашивать об этом нельзя. Я его и так своим любопытством достал. Да и если увидел, то не скажет. По крайней мере, мне, профану. А если не видел, то почему должен в этом признаваться?
Священник подходит к камину, берет что-то с полки и протягивает мне. Мой паспорт. Он кажется на ощупь чуть более толстым, чем когда я его отдавал. Листаю и вижу на одной из страничек новую вклейку, похожую на визу. Но это не просто виза. Это povolenie na pobyt. Не сразу понимаю, что вид на жительство не чешский. И герб на вклейке другой. Вместо львов и орлов крест с двумя перекладинами на щите и буквы SK.
– Словакия? А почему не Чехия?
– Ну у вас же была изначально словацкая виза. Поэтому словаки и сделали вам вид на жительство, чтоб не было перерыва, – говорит поп невозмутимо, как если бы сам был консульским работником, и проводит кончиками пальцев по щетке усов. – С чехами возникло затруднение.
– Что такое?
– Они вас не хотят.
– То есть как?
– Вы для них нечто вроде нежелательного лица.
– Я? – От горького удивления у меня перехватывает дыхание и пересыхает во рту. – Что им мое лицо сделало?
– Не надо было в их историю лезть.
Некоторое время сижу молча и пытаюсь осмыслить ситуацию. Значит, Чехия на меня, типа, обиделась и высылает, а Словакия, типа, принимает. Возможно, тут есть некоторая причинно-следственная связь, и в их бархатном разводе не все гладко. Но мне все равно неприятно. Я не ожидал, что чехи окажутся так обидчивы. И разве я их в чем-то оболгал? Возвел понапраслину?
– Но в чем тогда? И почему в их историю лезть нельзя, а в нашу прутся и судят ее все кому не лень?
Иржи молчит, и ничего мальчишеского на его лице больше нет. Он живет тут почти тридцать лет, у него в доме нет книг на русском языке, его дети не говорят по-русски, и вообще неизвестно, что он про все это думает. Про Чехию, про Россию, про Украину.
Капитан Павлик
В поволенье на побыт значится топоним с труднопроизносимым названием Трнава.
– Вполне себе симпатичный городок. В Малых Карпатах. Недалеко от Братиславы. Вам уже сняли квартиру на Шпачинской цесте.
– Кто снял?
Батюшка протягивает еще одну бумажку. Она написана на словацком, и этот язык, наверное, отличается от чешского. То есть что я такое говорю, – мне еще только со словаками не хватало поссориться! – он наверняка отличается, сильно отличается, это совсем другой, отдельный язык, однако я понимаю, о чем идет речь. Философский факультет университета святых Кирилла и Мефодия в Трнаве приглашает миморядного профессора такого-то для чтения лекций по постсоветской литературе.
– А почему философский? – вздрагиваю я и вспоминаю Павлика.
– Потому что в славянских странах нет отдельных филологических факультетов и филологию там изучают на философских.
Итак, я буду преподавать в университете. Мне исполнится пятьдесят лет, и, выходец из дубовой рощи, я все-таки стану экстраординарным профессором философского факультета в Европейском союзе. Чума! Можно будет маме послать карточку, и она утешится. Не зря торговала трусами на Тушинском рынке в девяностые и спасала глупого сына от банды международных лохотронщиков.
Спасибо тебе, добрая, милая моя Чехия, шепчу я. Не сердись на меня и прости, когда я вдруг нечаянно тебя обидел. Но если бы не судетский судья, если бы не этот дом и его призраки, если бы не детские игрушки, спрятанные на чердаке, и не старая фотография с камином и цветами… Давай простимся мирно. И вот что я тебе, Чехия, напоследок скажу. Какая другая страна в Европе с тобою сравнится? Достаточно взглянуть, чем ты была двести, сто лет назад и чем стала сейчас. Те лишь теряли, а ты в это время приобретала. Вот уж воистину нация-победительница, которая когда надо проявляла жестокость, а когда нужно – милость, когда надо гибкость, а когда надо – твердость, которая сужалась, расширялась, геройствовала или малодушествовала, протестовала, соглашалась, злодействовала, подличала, сопротивлялась и сдавалась, восставала и покорялась, умалялась и возвеличивалась, но всегда помнила про себя и с минимальными потерями, при невероятно стесненных обстоятельствах, с непростым географическим положением и окружением получила в конце концов все, что хотела. Территорию, с которой жестоко, неправедно, но изгнала своего исторического врага и ничего, кроме необязательных слов сожаления, ему не вернула. Сохранила и приумножила язык, музыку, литературу, науку. Сберегла свой народ и свою природу, а не разбрасывалась ими, как другие страны. Ни с кем из соседей попусту не базарила, не шла на поводу у собственной спеси, не истерила и везде и во всем находила свою большую и маленькую пользу. На редкость разумное, сверхрациональное отношение к жизни, настоящий царский путь. Может ли он служить другим славянам примером? Едва ли. Никому больше не дано быть такими же расчетливыми, эгоистичными и сосредоточенными на себе, и уж тем более это не подошло бы ни русским, ни украинцам…
– Зарплата там, правда, меньше, – прерывает иерей мои измышления.
– Потому что они перешли на евро? – Вспоминаю любезную пани, а сам думаю: да какая, хрен, разница, если еще вчера я трудился кухонным мужиком. – Когда ехать?
– Завтра утром.
Одного дня не могут дать. А с другой стороны, чего тянуть? Занятия начнутся осенью, но мне еще надо будет готовиться, составить программу, учебный план и перечитать кучу книг и пособий. Но главное, ко мне приедет Катя и мы станем работать вместе.
Петя, Петюня, как же ты все
