Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Battera-t-il, – спросил генерал, показывая Клерону на меня, – ce petit poulet blond ou sera-t-il rossé lui-même?[992]
– Le petit poulet blond, – отвечал улыбаясь Клерон, – comme le nomme votre Excellence, me parait être un champion assez honorable[993].
– Très honorable, – заметил молодой Бороздин, презрительно взглянув на меня, – très honorable pour être battu sur coutures[994].
Генерал засмеялся и, обратясь к моему отцу, сказал:
– Вы не прогневаетесь, ежели мой Саша выбьет рапиру у вашего сынка?
– Помилуйте, ваше высокопревосходительство, – отвечал мой отец, – за что тут гневаться? Дело моего сынка защищаться, помня пословицу: «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж», хотя я уверен, что, несмотря на мнение господина Клерона, ваш Александр Николаевич гораздо сильнее моего мальчика.
Мое ребяческое самолюбие было затронуто, и я горел желанием отмстить бледному шестнадцатилетнему прапорщику за его надменность; но со всем тем, надев наши маски, мы, по правилам фейхтмейстерства, вежливо отсалютовали один другому рапирами, и Клерон нам скомандовал: «En garde». Едва произнесена была эта команда, как Бороздин, подражая давешней штуке Бестужева, налетел на меня с рапирою, ожидая, что я буду парировать прежде, чем он повернет свою рапиру, с целью вышибить мою; но я еще удачнее прежнего повторил защиту от фальш-атаки, употребив на этот раз больше силы, чем ловкости, почему конец моей рапиры попал в эфес рапиры противника, и она с шумом и каким-то металлическим визгом полетела в сторону, при громком аплодисменте генерала, которому вторили Бестужев и Клерон. Генерал был в восхищении и очень ласкал меня, а сын его дрожал от злости и с этой минуты так возненавидел меня, что впоследствии не давал мне почти прохода, стараясь делать мне всевозможные tours de page[995] и всякие мелкие досады до тех пор, пока чрез несколько месяцев, кажется, весною 1827 года, весь Драгунский корпус получил новую дислокацию и в Орел пришла гусарская дивизия генерал-лейтенанта барона Будберга, из которой Павлоградский голубой полк стал в самом Орле.
Когда начался общий ассо на саблях, отец мой не хотел, чтоб я в нем участвовал, находя, что это дело не по моим силам, тем более что в этом примерном сабельном бою предполагалась особенного рода игра, состоявшая в том, что сначала рубятся один на один, а потом переходят к другим, то оказывая помощь тем, которым приходится плохо, то ища противника более сильного. Однако генерал Бороздин, полковник Бестужев и сам Клерон неотступными своими убеждениями упросили отца предоставить мне участие в этом сабельном турнире, похожем отчасти на нешуточную военную рубку, уверяя, что никто не посмеет серьезно рубить такого нежного ребенка.
Я надел на голову маску и облекся в эспадронную фуфайку, проложенную кожей, вооружась загнутой гусарской саблей, тупое лезвие которой оклеено было замшей, как и следует быть, и стал против Клерона, который, невзирая на обещание, шлепал меня преисправно, вскрикивая «Plaisanterie à part (без шуток)», почему и я находил нужным также, plaisanterie à part, рубиться не на шутку, причем Клерон восклицал иногда: «Bien, très bien! – Ça va»[996].
Полковник Бестужев командовал в ассо и заставлял бойцов переменять места, вследствие чего на мою долю выпало раз рубиться с молодым Бороздиным, который хотел отмстить мне за свое неудачное фехтованье на рапирах и старался рубить меня по голове, чрез что успел перегнуть ободки моей маски; но я не унывал и не поддавался, когда вдруг давешний адъютант с армянской физиономией налетел с бока и нанес мне по рукавице такой сильный удар, что сабля едва не выскочила у меня из руки, с трудом удержанная мною за защитительные полоски или ветки эфеса. Клерон, рубившийся сбока, увидел это и мигом отпарировал удары, без церемонии сыпавшиеся на меня.
Когда ассо кончился, генерал похвалил всех и, между прочим, сказал, что, действительно, я еще слишком слаб и молод, чтобы участвовать в общей свалке, но могу изрядно рубиться один на один. Затем, сказав моему отцу улыбаясь, что надеется вечером иметь с ним иного рода ассо у Петра Александровича Сонцова на арене виста, распрощался со всеми, дружески поблагодарив хозяина. Вдруг совершенно неожиданно явился новый гость. То был огромного роста, плотный, прекрасно сложенный мужчина лет под пятьдесят, почти без шеи, с львиною пребольшою головою, покрытою темными густыми волосами, натурально завивавшимися и блестевшими серебристою сединою. Господин этот, одетый в синий фрак, застегнутый по горло металлическими пуговицами, украшенный только солдатским Георгием в петлице, имел гордый вид, и из-под его нахмуренных прегустых бровей сверкали искры черных пронзительных глаз, а между тем на очаровательных устах сложилась приятная улыбка. Взглянув на этого великолепного исполина в статском платье, я шепнул отцу с чувством особенного восторга, что я нахожу в этом господине поразительное сходство с тем портретом знаменитого генерала Ермолова работы Дова, который за несколько месяцев пред тем видел в Военной галерее Зимнего дворца[997] перед нашим выездом из Петербурга, на котором герой кавказский изображен в артиллерийском мундире и в небрежно наброшенной бурке.
– Ба, Алексей Петрович! – воскликнул генерал Бороздин, столкнувшись с новым гостем, вошедшим совершенно незаметно.
– Здравствуй, брат Николай Михайлович, – сказал Ермолов, – а я к тебе заезжал и ни души не застал. Сущее пустодомство! Теперь брошу якорь у Бестужева, заночую у него запросто по-кавказски, а завтра опять в деревню. Старик мой все как-то плоховат. Меня же, видишь, ничто не берет, а его, однако, «мое» коробит. Ну, известное дело, – лета. А, кстати, и Петр Алексеевич здесь, – продолжал он, обращаясь к моему отцу. – Мне батюшка поручил перекинуть с вами слова два насчет его винокурни. Я завтра утром к вам заеду!
– Как ни лестно мне принять ваше высокопревосходительство у себя, – говорил мой отец несколько церемонно, – но я не допущу вас беспокоиться заезжать ко мне; я сам явлюсь сюда к почтенному полковнику, у которого вы, Алексей Петрович, намерены, кажется, остановиться[998].
– И бесподобно будет, – уговаривал полковника Бестужев, – ежели вы, Алексей Петрович, завтра примете здесь у меня Петра Алексеевича, которого, кстати, я поэксплуатирую в качестве знатока музыки, так как завтра мой капельмейстер намерен угостить меня пробою каких-то труб, им усовершенствованных.
– Ну уж, брат Бестужев, – захохотал Ермолов, показав ряд необыкновенно белых и крепких зубов, – прежде мы с Петром Алексеевичем потолкуем о том, что мне поручил мой
