Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В следующее воскресенье[977], утром, отец привез меня в дом Дунаевского, на Дворянской улице, к полковнику Бестужеву, где в это время уже было человек двадцать офицеров, и в числе их прапорщик Бороздин. Все эти господа были без мундиров и без сюртуков, в замшевых латах, надетых поверх жилетов. Со мною был весь мой фехтовальный снаряд, и, по приказанию отца, я тотчас скинул с себя полуфрачек, заменив его замшевою фуфайкою. Держа решетчатую маску в левой, а рапиру, чистую солингенскую рапиру[978], в правой руке, одетой в перчатку, я очутился в обществе фехтовальщиков, смотревших на меня, тоненького, белобрысенького субтильного мальчика, так вооруженного, с некоторым изумлением, конфузившим меня до крайности. Бестужев, бывший сам в замшевом колете[979] с ватным нагрудником, взял рапиру и, в шутку грозя мне ею, сказал: «En garde!»[980] Я, по правилам, надел маску и, закинув левую руку назад, отпал шага на три, держа рапиру на обороне; но Бестужев, воскликнув: «Attention, mon enfant!»[981], стремительно выпал, сделав так называемую фальш-атаку, этот знакомый мне в Петербурге еще фехтовальный кунтштюк, состоявший в нанесении удара не на то место, которое фехтующий защищать должен, – почему я быстро отвел рапиру полковника, и так удачно ловко, что конец ее пригнулся к полу. В этот миг на всю залу раздались слова, кем-то произнесенные с настоящим чистейшим парижским выговором:
– Fichtre! Le petit lapin ne se mouche pas du pied gauche![982] – Слова эти сорвались с языка фехтмейстера Клерона, принявшегося тотчас с жаром француза мне аплодировать, а полковник Бестужев, высокорослый, черномазый, широкоплечий мужчина, душил уже меня в своих могучих объятиях, спрашивая: «Скажите, душенька, кто показал вам этот фортель?» Я назвал старика Севербрика[983].
В эту минуту сделалась какая-то суматоха между членами собравшегося тут общества; почти все офицеры устремились к своим сюртукам и мундирам, разбросанным по стульям и диванам. Это произошло от того, что совершенно неожиданно появился посреди комнаты превысокий рыжевато-белокурый, с серебристою сильной проседью генерал, с красноватым лицом, покрытым угрями и багровыми пятнами, в сюртуке с золотым аксельбантом и с Георгиевским крестом на шее. То был корпусный командир Николай Михайлович Бороздин[984]. Он ласково, приветливо пожал руку Бестужеву и довольно церемонно поздоровался с моим отцом, сказав: «Я сейчас от преосвященного Гавриила. После обедни в его прелестной домовой церкви я отпустил Natalie (его дочь) сделать воскресные визиты в карете; а сам, пользуясь чудною зимнею погодой и солнышком, пустился, конный по пешему, в срочную прогулку, да вот и забрел к тебе, брат Бестужев, взглянуть на ваше ассо[985], которого давно не видал. Пользуясь „сею верною оказиею“, – продолжал сановитый старик, – попрошу у тебя, камрад, рюмку твоей кругосветной мадеры с таким пирожком, ежели имеется, какие твой повар печет на славу».
«Для такого дорогого гостя, – сказал Бестужев с видимым радушием доброго амфитриона, – мигом все будет готово», и действительно, тотчас явились официанты в денщичьих мундирах, с подносами, на которых был бульон в чашках, груды пирожков самых разнообразных и хрустальные рюмки с ярко-цветным вином. Генерал с отцом моим поместился перед столиком на диване, устроенном на эстраде, с которой удобнее можно было смотреть на фехтующих и их подвиги. Бестужев рассказал генералу о том, как сейчас ему не удалась знаменитая фальш-атака, и с кем же? С птенчиком. Вследствие этого птенчик, т. е. я, был отцом моим и Бестужевым представлен старому угреватому краснолицему генералу, который обласкал меня и, заметив, что офицеры надевают свои мундиры и застегиваются, сказал:
– Эх, господа драгуны, это не по-приятельски, ей-богу, не по-приятельски! Прошу вас снять вашу форму и быть так, как вы были. А не то я заключу, что я лишний, и уйду, чтобы вам не мешать и не быть гостем не в пору. Это мне было бы жаль, потому что мне хочется посмотреть на ваши успехи в фехтованье. Главное, сабельная рубка меня интересует. Рапира, конечно, штука хорошая; но это на практике пригодно только для дуэля, который у нас, православных, коли бывает, то на саблях или на пистолетах. Да и черт с ним, с дуэлем! Поучимся лучше чистенькой сабельной работке, такой, какой нынче, как вон рассказывали намедни Алексей Петрович Ермолов[986][987], на Кавказе навострились казачки да тамошние драгунчики. Черти сущие, говорят. – Кушайте, господа, хлеб, соль вашего полкового командира, мадера которого просто прелесть; да и примитесь-ка за дело: соорудите-тка ассо не на шутку, в потеху мне старику. Между тем, чтобы не терять золотого времени, хочу я посмотреть на моего Сашуру, как-то он фехтует. С тех пор, что он приехал из Петербурга, я не видал еще, как он управляется с белым оружием[988]. Стреляет он недурно, ездит верхом на манежных лошадях порядочно. Когда-нибудь господин прапорщик будущий, адъютант Александр Николаевич Бороздин, – продолжал старик, обращаясь к сыну, – попрошу я вас, хоть в манеже, что ли, попробовать поездить на том карабахе[989], которого здешнему Крезу, Андрею Андреевичу Глазунову, прислал с Кавказа зять его, прославляющийся нынче там, генерал Афанасий Иванович Красовский[990]. Это, говорят, черт, а не лошадь.
– Александр Николаевич, ваше высокопревосходительство, – сказал с искательным видом бывший тут один из адъютантов корпусного командира, довольно красивый брюнет с восточною физиономией, обличавшею его армянское происхождение, – на рапирах и на саблях всех нас побеждает. Это подтвердят вам все господа офицеры.
– Это, – заметил генерал, улыбаясь и допивая каплю за каплей вторую рюмку мадеры, им расхваленной, – довольно мне кажется невероятно и доказывает, что или все вы, господа, преплохие бойцы, или отличные кандидаты камергерского ключа, при ношении которого первое дело комплиментации начальству и разные светские вежливости. А вот мы спросим нашего фехтовального профессора и обер-берейтора француза. Он еще в камергеры не метит, кажется.
Затем, отыскав глазами Клерона, который был в своем унтер-офицерском колете из довольно толстого полусолдатского сукна с серебряными галунами, спросил по-французски о том, в какой степени хорошо фехтует его сын Александр.
– Monsieur Alexandre, – отвечал Клерон, в ту пору молодой
