Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

Эти слова были просты и величественны. При прощании с французским посланником, Александр был менее откровенен. 10 апреля, пригласив Лористона к обеду, он сказал ему, что, находя “нужным видеть свои войска”[480], он предпринимает обычный “объезд”; что надеется скоро вернуться; что, впрочем, где бы он ни был, “в Петербурге ли, на границе ли, в Тобольске ли”, он всегда будет готов восстановить союз, лишь бы от него не требовали жертвы, несовместимой с его честью. Но его волнение говорило больше, чем его слова. Оно выдавало мысль, что он окончательно расстается с посланником, и, что, несмотря на неизменность его решения, он страшно беспокоится за грозное будущее. Его голос прерывался и звучал глухо, “на глазах выступали слезы”.[481] В минуту своего отъезда он приказал официально сказать Лористону, что в Вильне, как и в Петербурге, он всегда останется самым верным другом и союзником императора Наполеона; что он уезжает с твердым намерением и с самым искренним желанием не вести войны, и, если, к несчастью, она возникает, ее нельзя будет поставить в вину ему”.[482] Но через несколько часов эти уверения не помешали ему объявить своим иностранным друзьям, что эта неизбежная война, наверное, состоится, ибо он не из тех людей, которые отступают в последнюю минуту и приносят извинения на поле сражения. Но, даже уступая клокотавшему вокруг него воинственному нетерпению, он, видимо, был склонен двинуть войска только после того, как наши войска, переходом через Вислу, совершат первый акт враждебности. “Если французы, – сказал он Левенхильму, – перейдут за известную черту (этой чертой была Висла), я тоже пойду вперед”.[483] В письме к Чарторижскому, он не исключал возможности движения вперед, даже перехода через Вислу и занятия Варшавы.[484]

Но этому желанию перейти в стратегическое наступление не суждено было состояться. Причиной, разрушившей его, было известие о франко-австрийском союзе. Подписывая договор от 12 марта, Наполеон и Франц I обещали друг другу, насколько возможно дольше, хранить в тайне этот акт. Ошибка одного австрийского агента дала делу другой оборот. В то время представителем императора Франца в Стокгольме был граф Нейпперг – тот самый, который впоследствии заставил Марию-Луизу забыть Наполеона и благодаря этому попал на страницы истории. Узнав о договоре, Нейпперг счел своим долгом официально сообщить об этом шведскому правительству. Из Стокгольма известие пришло в Россию, где оно произвело самое удручающее впечатление. Приближенные царя уже давно перестали рассчитывать на Пруссию. Им было известно, что эта находящаяся в крепостной зависимости монархия уже не принадлежит себе. Ее окончательное подчинение воле Франции никого не удивило; оно внушало скорее чувство жалости, чем гнева. Наоборот, все до конца надеялись, что Австрия, менее связанная в своих решениях, не наложит сама на себя цепи. Сладкие речи Меттерниха и его агентов поддерживали это заблуждение. Все было предусмотрено, за исключением измены Австрии; тем чувствительнее был удар. Не вызвав в Александре ни упадка духа, ни мысли о капитуляции и мире, прискорбная весть заставила его бояться, что его войска, углубляясь в варшавскую Польшу, могут подвергнуться со стороны австрийцев нападению во фланг, и опасение подобного нападения заставило его остановиться на плане исключительно оборонительной войны. Прибыв в Вильну, он решил не трогаться с места и ждать нападения, которое, по его мнению, вероятно, будет ускорено его ультиматумом.[485] Решение, которому суждено было спасти Россию – ибо столкновение на Висле с превосходящими численностью силами подвергло бы ее неминуемой гибели – окончательно было принято Александром только в последнюю минуту, вследствие события, не зависящего от его воли и подготовленного самим Наполеоном. Итак, все, что по мысли императора должно было наверняка обеспечить успех его великому предприятию, содействовало его гибели.

ГЛАВА XI. УЛЬТИМАТУМ РОССИИ

Искренность и чистосердечие Куракина. – Он порицает свое правительство. – Он по-прежнему желает мира и прославляет союз. – Дело о государственной измене. – Речь генерал-прокурора. – Допрос подсудимых; их неодинаковая ответственность. – Приговор. – Осуждение Мишеля и Саже. – Протест Куракина по доводу выражений обвинения. – Прибытие ультиматума. – Куракин в Сен-Клу. – Гнев и беспокойство императора. – Кратковременная тревога. – Наполеон во что бы то ни стало хочет отвлечь русских от нападения, чтобы сделать это самому в удобное для него время. – Условное предложение о перемирии. – Отправка Нарбонна в Вильну; характер и цель данного ему поручения. – Громкий шаг по отношению к Англии. – Французское правительство делает вид, что соглашается вести с Куракиным переговоры на основе ультиматума; затем разговор о посланником откладывается со дня на день; его всячески обманывают и дурачат. – Повязка спадает с глаз Куракина. – Настойчивые требования. – Тревожные симптомы. – Казнь Мишеля. – Вторичное похищение Вюстингера. – Отъезд Шварценберга. – Куракин приходит к убеждению, что его обманывают и водят за нос; внезапный приступ отчаяния заставляет его изменить своему характеру. – Он требует свои паспорта, что равносильно объявлению войны. – Этот несвоевременный шаг не отвечает планам ни того, ни другого императора. – Отъезд Наполеона и Марии-Луизы в Дрезден. – Заметка в Moniteur'e. – Наполеон поручает герцогу Бассано успокоить Куракина и убедить его взять обратно требование о выдаче паспортов. – Новый разговор. – Слезы. – Герцог делает вид, что берется за дело; вопрос о полномочиях. – Министр спасается бегством от посла и уезжает в Германию. – Куракин прикреплен к своему посту. – Наполеону удалось на время отдалить разрыв.

I

Среди правящих сфер России и Франции, которые состязались в двоедушии, и стремясь к войне, всевозможными способами старались убедить друг друга в противном, только один человек был искренен и прямодушен. То был русский посланник во Франции – то самое лицо, на долю которого выпала обязанность представить ультиматум и поддерживать его во всей строгости. Прекращение распри было всегдашним и горячим желанием князя Куракина. Страдая от того, что ему не давали “ни приказаний, ни инструкций, ни о чем не осведомляли его”[486], он в душе осуждал уклончивое молчание, которого уже столько месяцев упорно держалась русская канцелярия, и возлагал на нее часть вины. В начале года он то впадал в глубокое уныние, то обольщал себя кратковременными надеждами. В феврале, видя, что наши войска пришли в движение, он заключил из этого, что Наполеон бесповоротно решился на войну. Немного позднее у него явилась надежда, что все кончится благополучно. Узнав о разговоре императора с Чернышевым и об отправке его с особым поручением к царю, он поверил в искренность этого шага, и, попросту говоря, попался в расставленные тенета. Он умолял своего государя не пренебрегать этим последним шансом к миру и начать “переговоры, которые ему так часто предлагали”.[487] В ожидании результатов он по-старому принимал у себя парижское общество, давал великолепные балы и большие обеды, на которых торжественно пил “за союз”.