Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

К его гневу присоединялись жестокая досада и непритворное беспокойство. Суровый характер ультиматума как будто и на самом деле указывал на намерение русских ускорить разрыв. На основании некоторых данных Наполеон одно время даже думал, что император Александр – как и действительно у того была эта мысль – приказал своим войскам перейти Неман и пойти навстречу нашим войскам; ему казалось, что враждебные действия уже начались, что на Висле и Пассарге уже идет перестрелка. Ему было досадно, что его плану наступления неожиданно ставятся преграды; что его комбинации рушатся в ту самую минуту, когда он на пути к цели; что неприятель перехватывает у великой армии ее операционную базу.

Он до такой степени был взволнован при мысли, что этот случай возможен, что подумывал прибегнуть к отчаянному средству, не имевшему никакого разумного основания, лишь бы во что бы то ни стало затормозить движение русских. Подавив гнев и меняя с Куракиным тон, он заговорил с ним мягко и произнес слово – перемирие. И, действительно, он предложил подписать в Париже временное перемирие на случай, если враждебные действия уже начались. Это перемирие должно было остановить готовые вступить в бой войска, установить нейтральную почву между Неманом и Пассаргом, дать правительствам время опомниться и продлить переговоры, Куракин, в действительности далеко не такой храбрый, как это казалось, с радостью принял предложение. Тем не менее. Наполеон на всякий случай готовился к отъезду и к сражению. Он ждал только известия от Даву, сигнала с воздушного телеграфа, чтобы немедленно выехать из Парижа. Он решил, нигде не останавливаясь и пренебрегая правилами вежливости по отношению к собравшимся на его пути государям, почти “со скоростью курьера”[495] промчаться через Германию и явиться на Вислу, чтобы самому встретить и отразить удар.

Его тревога продолжалась недолго. Несколько дней спустя с Севера пришли более успокоительные известия. Наши агенты и шпионы, не ручаясь, что русские не перейдут в наступление, сообщали с достоверностью, что те еще не покинули своей территории и стояли там в полной боевой готовности. До сих пор Россия не поддержала еще своих надменных требований соответствующими поступками.

В таком поведении Наполеон увидел указание на душевную тревогу, на колебания Александра. Он все еще не понимал истинных намерений своего соперника. Тогда как Александр уже твердо решился на войну, и окончательно решил вести ее исключительно у себя дома, не переходя своих границ, Наполеон не перестает думать, что тот колеблется между желанием напасть и тайной боязнью войны. В нем тотчас же возрождается надежда использовать это настроение, перехитрить русских, отсрочить, а то и совсем отклонить их нападение, чтобы в подходящее для него время самому со всеми своими силами броситься на врага. Дойдя до предложения перемирия с целью остановить первые враждебные действия, он теперь считает возможным оттянуть их путем новых притворных переговоров.

Но, спрашивается, на какой основе и через кого начать переговоры.

Предложенная Россией основа, т. е. ультиматум – неприемлема, и, к тому же, это категорическое требование не дает никакой зацепки для обсуждения. С другой стороны, с Куракиным, которому русский двор дал точное поручение и который весь предался своему делу, можно говорить только об ультиматуме и, попутно, о перемирии. Чтобы выйти из этого положения и чтобы переменить предмет переговоров, император решает так: он перенесет их в другое место. Для этого он отправит как можно скорее в Вильну, куда по его предположению, вскоре должен приехать император Александр, чрезвычайного посла, вестника с мирными предложениями; причем, так обставит дело, что царь будет думать, что поручение дано было до прибытия в Париж ультиматума. Следовательно, посол может не знать об этом документе; он может совершенно устранить этот вызывающий раздор элемент из тех неопределенных дебатов, которые ему поручено будет вести. Таким образом. Наполеон избегнет необходимости дать ответ на властные требования России – ответ безусловно отрицательный, который может ускорить войну. Чтобы избавиться от обязанности рассердиться, он делает вид, что ничего не слыхал.

По счастливой случайности, самый подходящий агент для того, чтобы произвести хорошее впечатление на Александра, уже был на полпути от России. Незадолго до этого, чтобы наблюдать за выполнением договора с Пруссией, Наполеон послал в Берлин самого блестящего из своих флигель-адъютантов, графа Нарбонна. Среди лиц, которых он недавно привлек на свою службу из состава старого двора, этот бывший министр Людовика XVI, вступивший в 1810 г. в свиту императора с чином генерала, был самым драгоценным приобретением. Живя в самом тесном общении с обществом восемнадцатого столетия, Нарбонн, несмотря на свои пятьдесят лет и порядочную лысину, сохранил утонченные манеры и рыцарскую любезность того времени; он обладал тонким, гибким умом, чрезвычайно остроумным и находчивым. Его быстрое движение по службе ввело его в курс государственных дел, которые он вел изящно, уверенно и тактично. По рождению и призванию офицер, которого случай выдвинул в министры, он был и навсегда остался прежде всего светским человеком. Это был тип умного и образованного светского человека, с выработанными взглядами и понятиями, который превосходно умел красиво и поверхностно затрагивать вопросы, не углубляясь и не разбираясь в них. Никто лучше этого опытного царедворца, этого безукоризненного и умного барина, не мог выполнить поручения, при котором ведение переговоров было последним делом, а главное, что требовалось – уметь говорить и нравиться.

Нарбонн тотчас же получил приказание покинуть Берлин и отправиться в Вильну. Не говоря ему напрямик, что его поручение было только хитростью, в его инструкциях ясно давалось понять это. Ему предписывалось по приезде в Вильну приложить все старания, чтобы его как можно дольше оставили там; ему приказано было зорко наблюдать за движениями русских войск и осторожно добывать военные сведения. В разговорах с императором Александром он должен постоянно говорить, что Наполеон желает и надеется придти к полюбовному соглашению, и вообще держаться только этих общих мест. Но, главным образом, все его поведение и тон его речей должны быть направлены на то, чтобы уверять в добрых чувствах, чтобы поселить хотя бы немного доверия и тем ослабить натянутое положение. Не позволяя себе пускаться в деловые обсуждения и не затрагивая слишком близко вопросов, он должен расточать такого рода уверения, которые бы на время наших последних передвижений удержали Россию в состоянии бездействия и оцепенения. В случае необходимости он должен чарующими фразами и усыпляющими словами успокаивать воинственный пыл Александра и осторожно, не давая ему этого почувствовать, держать его в состоянии наркоза.