Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

Но, чтобы придать его поручению более правдоподобный характер, герцог Бассано отправил ему пакет с официальной нотой для передачи канцлеру Румянцеву.[496] В виде предисловия французский министр уведомлял, что император намерен предпринять решительный шаг по отношению к Англии и еще раз вызвать ее на переговоры. Действительно, накануне новой войны на континенте Наполеон думал, что такого рода платоническое воззвание к всеобщему миру произведет выгодное и грандиозное впечатление. Доводя до сведения России о своем поступке, не доказывал ли он ей, что все еще считает, что состоит в союзе с ней и что не нарушает статьи тильзитского договора, по которой России и Франции, без обоюдного согласия, воспрещается вступать в переговоры с Англией. Далее в министерской записке энергично перечислялись наши обиды; но при этом настойчиво высказывалось мнение, что исключительно от России зависит мирно покончить спор. Вся показная мысль записки сводилась к следующим словам: “Каково бы ни было положение вещей в момент прибытия по назначению этого письма, мир будет зависеть исключительно от решений русского кабинета”.

Для вящего подтверждения этих слов Наполеон написал царю письмо в твердых, но любезных выражениях и даже позаботился ввернуть в него чувствительную нотку. Он писал, что не заблуждается относительно серьезности создавшегося положения; но при этом уверял в своем упорном желании мира, в своей верности воспоминаниям прошлого и в намерении остаться другом Александра даже тогда, когда, в силу несчастно сложившихся обстоятельств, он вынужден будет обходиться с русским императором, как с врагом. “Ваше Величество, говорил он, позволит мне уверить вас, что, если судьбе угодно будет сделать войну между нами неизбежной, война нисколько не изменит тех чувств, которые Ваше Величество внушили мне и которые останутся таковыми, независимо от всяких превратностей и перемен”[497].

Письмо Александру и нота Румянцеву, написанные в Париже 3 мая и тотчас же отосланные Нарбонну, были умышленно помечены 25 апреля. Было вполне допустимо, что в это время текст, в котором выражалась воля России, не прибыл еще в Сен-Клу. Таким образом, незнакомство с ультиматумом становилось вполне правдоподобным, на чем и основывал император свой маневр.

II

Отправка Нарбонна не устранила затруднений, которые создала для нас Россия своим неожиданным заявлением. Пока генерал домчится до Вильны, нужно было что-нибудь говорить Куракину, который стоял перед нами с ультиматумом в руках и ежеминутно требовал ответа. Но что? – Конечно, если поручение Нарбонна будет иметь успех, можно ожидать, что русское правительство умерит усердие своего представителя и прикажет ему быть менее настойчивым. Но как и чем внушить терпение упорно требовавшему ответа Куракину до прибытия таких умеряющих его усердие инструкций? Император и министр решили прибегнуть к отсрочкам и уверткам. Рассчитывая на слабость Куракина, на характер этого безобидного человека, они нашли возможным безнаказанно злоупотреблять его простодушием, решили откладывать ответ под самыми неправдоподобными предлогами со дня на день, с часу на час, и тотчас же начали подвергать несчастного старца целому ряду мистификаций.

В разговорах с ним герцог Бассано уже не так упорно отвергал первую статью ультиматума. С своей стороны, император сказал, что в принципе не прочь эвакуировать Пруссию, лишь бы к нему обратились с этим требованием в форме, совместимой с его достоинством и не затрагивающей его чести; лишь бы требование об отступлении его войск было ему предъявлено, как одно из следствий соглашения, а не как предварительное условие. Куракин, не уступая по существу дела, согласился подыскать подходящие выражения. Вот что он придумал. Тотчас же должно быть подписано предварительное соглашение, которое должно послужить основой для будущего, окончательного соглашения. По первой статье этого соглашения император французов теперь же и в самых точных выражениях обязывался эвакуировать Пруссию и сократить гарнизон Данцига; следующие статьи обязывали Россию начать переговоры по остальным спорным вопросам. Таким образом, в имеющемся налицо проекте соглашения между уступкой с той и другой стороны будет установлено нечто вроде соотношения и равновесия, что может смягчить ныне существующее несоответствие. Герцог Бассано сделал вид, что одобряет эту мысль, и просил Куракина спокойно обдумать и подготовить целый ряд статей.

Считая, что мирное решение, к которому он стремился всей душой, почти что уже в руках у него, Куракин тотчас же принимается за работу, берет в руку перо и составляет наикрасивейшим своим слогом проект договора. К великому его удивлению, проходит день, другой, третий, а он не может дать хода своему образцовому произведению. Когда он является к министру, того никогда не бывает дома. Можно было подумать, что министр забыл о важном деле и о существовании посланника. Куракин собирался уже настоятельным письмом напомнить ему о себе, как вдруг, 2 мая утром, когда он прогуливался по саду и наслаждался свежим утренним воздухом, к нему подошел министерский чиновник и передал ему, что Его Превосходительству доставит большое удовольствие видеть его. Ободренный этим приглашением, князь тотчас же отправился к герцогу Бассано. Он спешно приехал к министру в том виде, в каком был дома, “в сапогах, в сюртуке и непричесанный”, не желая терять времени на одеванье усыпанного орденами и знаками отличий мундира. Подобный факт указывал на совершенно не свойственные ему торопливость и жгучее любопытство.

Герцог принял его чрезвычайно любезно. Он сказал ему, что желал его видеть, чтобы сообщить ему полученные накануне из Петербурга прекрасные известия. Вслед за тем он прочел ему депешу, в которой Лористон давал отчет о своих разговорах с царем незадолго до отъезда царя в Вильну. В доказательство, что время терпит и что до разрыва еще очень далеко, Бассано привел сердечные и примирительные слова русского монарха и воспользовался для уплаты по счету посланника русского государя той самой монетой, которую Александр так щедро расточал нашим агентам. Особенно достойно внимания, – заметил он, – что император ни одного слова не сказал нашему представителю об эвакуации Пруссии. – Что же тут удивительного, – ответил Куракин: мой государь избрал меня единственным посредником, единственным путем этих окончательных переговоров. И Куракин с нетерпением ждал приглашения к дебатам, во время которых он мог бы представить свой проект договора, который всегда носил в кармане. К его величайшему огорчению, герцог кончил разговор, даже не намекнув на эту бумагу.