Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

А кроме того, у больших мастеров свои права. "Им-то не нужно изощряться в стиле, они сильны, несмотря на все свои ошибки, а иногда и благодаря ошибкам, - замечает в одном из своих писем Флобер. - Но нас, малых писателей, ценят лишь за безупречно отделанные произведения... Я осмелюсь выразить здесь мысль, которую не решился бы высказать где-нибудь в другом месте: я скажу, что великие писатели нередко пишут плохо. Тем лучше для них. Искать искусство формы нужно не у них, а у второстепенных писателей (Гораций, Лабрюйер)..."

Но, сказав все это, заметим также, что ни один писатель не работал столько, сколько работал Бальзак. "Он вкладывал бесконечно много труда в поиски выразительных средств", - говорит Теофиль Готье. Однако он добавляет, что "у Бальзака был свой стиль, притом превосходный стиль, неизбежно необходимый, с математической точностью соответствующий мысли автора". Как Шатобриан, он подбирал архаические слова, чтобы вернуть им былой почет, или же редкие слова, или же фамилии, чудесные фамилии "Человеческой комедии" - Гобсек, Бирото, Серизи, которые он вылавливал на вывесках, в различных ежегодниках или находил в своих воспоминаниях. В "Турском священнике" он изобрел "разговор с подтекстом" - прием, который состоит в том, чтобы искусно вписывать потаенные мысли собеседников, скрывающиеся за произносимыми вслух фразами. Можно сказать также, что его письма (особенно письма к Ганской) дублируются таким "подтекстом". Читателю надо представить себе, какая смесь искренности, наивных хитростей и романтических тирад кипела в его уме, когда он писал своей возлюбленной.

НАБЛЮДАТЕЛЬ, ИЛИ "ЯСНОВИДЯЩИЙ"

В предисловии к "Человеческой комедии" Бальзак изложил целую систему мироздания, представлявшую собою трамплин для полета его гения. "Он хочет, - писал Мюссе, - уцепиться за нить, которая может все соединить и все сосредоточить... Этот честолюбец питает лестную для себя мысль, что единственно он обладает ключом к своей эпохе..." Это правда, для Бальзака жизнь - это система причинных связей, но гениальность жила в нем до всяких систем и вне их. Великий художник не знает, как он работает, он пробует понять это, вглядываясь в созданное им творение; он пытается объяснить системой то единство, которым обязан своему темпераменту. Бальзак аранжировал окружающий мир, чтобы сделать из него свой собственный, бальзаковский мир. Хотя ему необходима реальная основа, обеспечивающая крепкую жизненность его персонажей, никакого ключа не подберешь к их характерам. Растиньяк - вовсе не Тьер, Жозеф Бридо - не Делакруа, маркиза де Кастри - не герцогиня де Ланже, госпожа де Берни - не госпожа де Морсоф. Но отдельные черты Тьера, братьев Делакруа находят отражение в образах Растиньяка и братьев Бридо. Растиньяк, так же как и Тьер, женится на дочери своей любовницы. Жюль Сандо - отнюдь не Лусто и не Рюбампре, но каждый из этих двух персонажей обязан ему искоркой жизни. Камилл Мопен не существовала бы, если б не было Жорж Санд, но Камилл Мопен не Жорж Санд, и, хотя Бальзак высказывает Эвелине Ганской противоположное мнение, он просто недооценивает силу своей фантазии. Подлинное правило всякого искусства, говорил Андре Жид, состоит в том, что "Бог предлагает, а человек располагает". Натура предлагает элементы, художник располагает их по-своему.

Случаются, однако, чудесные встречи, когда сама жизнь дает писателю готовые персонажи для его произведений, фигуры, которые без всяких изменений или с едва заметными штрихами поправок могут прямо войти в роман. Анна-Мария Мейнингер доказала, что многие подробности, касающиеся брака и любви Корделии де Кастеллан (подруги Шатобриана), точь-в-точь соответствуют приключениям Дианы де Мофриньез, с которой мы познакомились в "Музее древностей" и которая стала в дальнейшем героиней повести "Тайны княгини де Кадиньян". Та же среда высшей знати - Кастелланы, так же как и Кадиньяны, были некогда владетельными князьями. Те же материальные обстоятельства - разорение: Корделия де Кастеллан, разойдясь с мужем, который служил в дальних гарнизонах, жила в маленьком особняке в Фобур-Сент-Оноре; Диана де Мофриньез в романе поселилась в нижнем этаже дома на улице Миромениль. То же очарование, та же ангельская красота, тот же небесный взор голубых глаз и та же развращенность - у обеих целая коллекция блестящих любовников, и обе нарочито афишируют свои романы. Обе обладают неслыханным искусством "облачать свою душу и тело в дивные туалеты"; та же сила ума и та же отвага в затруднительных положениях.

Все говорит о сходстве. У княгини Кадиньян есть опасная подруга маркиза д'Эспар, а графиня де Кастеллан была тесно связана со своей соперницей герцогиней Дино. "Конечно, они знали друг о друге слишком важные тайны и не стали бы ссориться из-за какого-то одного мужчины или оказанной услуги... Когда две приятельницы способны убить друг друга, но каждая видит в руке у соперницы отравленный кинжал, они являют трогательное зрелище гармонии, нарушаемой лишь в тот миг, когда одна из них нечаянно это оружие обронит". Эти слова Бальзака столь же применимы к двум реально существовавшим женщинам, как и к двум вымышленным героиням. Фамилия де Кадиньян, по-видимому, переделана Бальзаком из фамилии княгини де Кариньян (той, у которой на балу загорелось платье, так же как у Корделии де Кастеллан). Диана де Мофриньез хранит письма Люсьена де Рюбампре, как хранила Корделия письма Шатобриана. Среди окружения Корделии встречались люди, подобные Мишелю Кретьену, Анри де Марсе и Даниелю д'Артезу. Короче говоря, здесь сама жизнь создала произведение искусства. Гений Бальзака сумел открыть этот шедевр.

Но такие счастливые случаи чрезвычайно редки. Когда Бальзак опубликовал роман "Златоокая девушка", его спросили, правда ли то, что там рассказано. Он ответил: "Эпизод правдив... Историк нравов обязан брать действительные факты, порожденные одной и той же страстью, обуревавшей многие лица, и сшить вместе эти происшествия, чтобы получить законченную драму". Это верно, но романист, поэт преображает наброски с натуры, сделанные историком нравов. Подобно тому как Рембрандт бросал в самые темные углы мрачных лавок трепещущий рыжеватый луч света, Бальзак, накидывая золотистую дымку на гнусные, пошлые драмы, создавал могучие контрасты света и тени! Его называли то реалистом, то фантазером. Оба эти определения ошибочны, вернее сказать, они правильны при условии, что одно дополняется другим. Шарль Бодлер говорил:

"Меня часто удивляло, что Бальзака прославляли главным образом за его наблюдательность; а мне всегда казалось главным его достоинством то, что он фантазер, и фантазер страстный. Все его герои наделены горячей жизненной силой, которая воодушевляла и его самого. Все его вымыслы красочны, как мечты. От верхушки аристократии и до самых низов плебса все актеры "Комедии" больше цепляются за жизнь, более энергичны и хитры в борьбе, более терпеливы в несчастье, больше жаждут наслаждений, проявляют больше ангельской доброты и преданности, чем мы видим это в комедии реального мира. Короче говоря, в произведениях Бальзака каждый персонаж, даже привратница, наделен талантом. Все они натуры волевые, право, воли у них хоть отбавляй. Да ведь это же сам Бальзак..."

Можно с этим согласиться, но при одном условии: надо добавить, что фантазер Бальзак обязан был своими образами реальной действительности. "Чересчур много твердили, что господин де Бальзак наблюдатель и аналитик, на самом деле (не знаю, лучше это или хуже) он был ясновидящим", - заявил Шарль. Фраза стала знаменитой, но она требует оговорок. Бальзак видит то, что за пределами действительности, но он видит также и действительность. Он прислушивался к разговорам прохожих на улицах, расспрашивал военных, завтракал с палачом, был в приятельских отношениях с каторжником и выслушивал исповеди дам из хорошего общества. Он читал все и нередко находил отправную точку для одного из прекрасных своих романов в какой-нибудь неудавшейся, по его мнению, книге. Корни его произведений глубоко уходят в плодородную почву, где смешались классическая культура, бесконечное чтение и поразительное знание своего времени. Оставалось только создавать из этого сверхизобилия произведения искусства. Это превращение оставалось таинственным даже для него самого. Переплавка происходила в бессонные ночи, в часы труда и творческого экстаза, "возвышенного пароксизма разума, подстегнутого волнением, когда муки рождения исчезают, сокрытые радостным и непомерным возбуждением ума". Мелькнет, как молния, мысль, зацепится за знакомый человеческий силуэт или за какой-нибудь лафатеровский тип - и вдруг образ обретает жизнь, перед глазами встает Мишю и видится бороздка на его шее, как будто ожидающая ножа гильотины; а вон там Вотрен с рыжей шерстью на груди, Корантен в буром паричке, точно сделанном из пырея.

Дома и города "Человеческой комедии" - это соединение камня и мысли. Для каждого сюжета нужна своя декорация. Бальзак пользуется картинами знакомых ему городов: Тура, Безансона, Сомюра, Ангулема, Иссудена, Геранды, Алансона, Лиможа, Фужера, и, если ему нужно, он, не колеблясь, рисует тот Сомюр, который подходит для его романа, пользуясь чертами, подмеченными в Туре или Вуврэ. Он берет с собою и своих актеров. Труппа переезжает с одного места на другое. Филипп Бридо, парижанин, вносит смятение в Иссуден; Бьяншон, уроженец Сансера (как и Лусто), делает карьеру в Париже. Начиная с 1842 года бальзаковский мир живет столь интенсивной жизнью, что порождает свою собственную игру случая.