Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Удивительно, что Бальзак, более чем другие романисты способный вдохнуть жизнь в страшных чудовищ, глубоко разбирается в социальной значимости своих персонажей. Он задумывает образы лишь таких чудовищ, которые находят поддержку в каком-либо кругу общества. Отдельная личность существует для, него только как порождение определенной среды, определенного экономического положения, и вот почему, несмотря на то что Бальзак объявляет себя защитником трона и алтаря, марксисты относятся к нему благосклонно. Он льет воду на их мельницу. Бальзака, роялиста и реалиста, они предпочитают Эжену Сю, республиканцу и утописту, взывающему к "чуткости добрых богачей". Лучше уж Гобсек и Вотрен, чем князь Родольф из "Парижских тайн". Чтобы изобразить на сцене социальную бурю, писал Бальзак, нужны "гиганты, вздымающие волны, скрытые в самых глубоких театральных люках".

А как автору удается примирить столько противоречивых нравственных принципов? Он очень мало заботится об их примирении. У него в руке кисть, и он рисует, как это должен делать каждый художник. Позднее критика займется философией Бальзака, подобно тому как аббат Берто возьмет на себя заботу о спасении его души. "Истинный поэт должен оставаться сокрытым, как Господь в центре своих миров, и быть видимым лишь через свои творения". Бальзак возвышает свои персонажи, и в лучшие минуты они могут подняться над человеческими слабостями, которые им быстро прощают, и становятся поистине величественны. Это умение подняться над предрассудками и страстями делает его произведения, несмотря на темные стороны жизни, которые в них показаны, источником силы и душевной умиротворенности. "Я заметил, - говорил Ален, - для того чтобы правильно понимать людей, нужно любить их той суровой любовью, которой учит нас Бальзак".

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ

Ласки женщины изгоняют Музу и ослабляют

яростную, грубую силу труженика.

Бальзак

XXXI. ТАНТАЛОВЫ МУКИ

Ты непрестанно в моих мыслях, когда

я бываю один; ты во мне - как мое горе,

мой труд и кровь моя.

Бальзак

Разлука способствует кристаллизации любви, если воспоминания еще полны жизни; долгая разлука иногда отнимает у любви всю ее сущность. До 1841 года Бальзак по пять-шесть раз в год читал акафисты своей Еве, посылал ей свои книги и писал с некоторыми предосторожностями, так как Ганский мог потребовать, чтобы ему показали переписку. Госпожа Ганская читала книги и письма, отвечала с большими промежутками (раз в полгода, в десять месяцев) и, по-видимому, отдалилась от Бальзака и умом и сердцем. Не думая о возлюбленном, ставшем почти мифическим, она занималась воспитанием своей обожаемой дочери Анны - она хотела сделать девочку очень набожной и для этого изучала вместе с ней Массильона и Франциска Сальского. Бальзак с грустью чувствовал, что Чужестранка все больше отходит от него в недосягаемые дали. "Ничего не понимаю в вашем молчании, - писал он. - Вот уже сколько дней я напрасно жду ответа..." В тревоге он обратился за советом к "ясновидящей", затем к "прославленному колдуну" Балтазару - тот нагадал, что жизнь его клиента до этой поры была долгой, но победоносной борьбой и что через полтора месяца он получит письмо, от которого изменится вся его судьба.

Колдуны не всегда ошибаются. 5 января 1842 года с Украины пришло письмо с черной печатью: Венцеслав Ганский скончался 10 ноября 1841 года. Бальзак был потрясен. Известие было счастливым для него, но вдове он писал со всей доступной ему тактичностью:

"Что касается меня, дорогая, обожаемая Ева, то, хоть случившееся событие и дает мне возможность достичь того, чего я горячо желаю вот уже скоро десять лет, я могу перед вами и перед Богом отдать себе справедливость и сказать, что никогда в сердце у меня не было ничего, кроме полной покорности, и я ни разу не запятнал душу злыми пожеланиями. От иных невольных порывов невозможно удержаться. Часто я говорил себе: "Как легко бы мне жилось с нею!" Невозможно сохранить свою веру, свое сердце, все свое существо, не питая надежды. Два эти чувства, которые церковь считает добродетелями, поддерживали меня в борьбе. Но я понимаю сожаления, выраженные вами в письме..."

Однако он - человек, который столько угадывал, - не мог угадать, что Ева искренне жалела о старике муже. Он был для нее заботливым покровителем, понятливым супругом. После его смерти ей предстояло столкнуться с ужасными трудностями. В имущественных ее делах далеко не все шло гладко. При заключении брачного контракта Ганский предоставил жене в пожизненное пользование все свое состояние, но родня мужа протестовала против этого. Грозный дядюшка, которого Бальзак называл "дядя Тамерлан", некое подобие феодального Гранде, сразу воспротивился вводу во владение. Император всея Руси не любил крамольное украинско-польское дворянство. Достаточно было какого-нибудь промаха, чтобы госпожа Ганская впала в немилость и лишилась всего имущества. Итак, Бальзаку (писала она) нельзя приехать к ней. Несвоевременный его приезд мог привести в ярость и родню Ганской, и царя.

Ганская с тревогой спрашивала Бальзака, где письма, которые она писала ему. Будет ли эта объемистая переписка в безопасности, если адресат внезапно умрет? Он поклялся, что на ларец, где хранятся письма, он наклеил обращение к своей сестре Лоре, в котором отдал ей распоряжение "бросить все в огонь, ничего не просматривая". Но почему столько беспокойства, когда уже никто не имеет права ревновать? Их жизнь может быть теперь совсем простой; они были бы вместе до конца дней, как Филемон и Бавкида. Седовласая чета, муж и жена, обожающие друг друга, сидящие рядышком у камелька... "И при одной только мысли о таком блаженстве" он "плакал от умиления". Чего она боится? Того, что ей придется разделять с ним нужду? Напрасная боязнь. Он закончил одно за другим столько произведений, что мог теперь позволить себе совершить за свой счет четырехмесячное путешествие в Россию. В браке с ним ее ждет не одна лишь слава. Ведь для того чтобы стать членом трех Академий, быть избранным в парламент, ему недостает только "материальной независимости", и он добьется состояния своим трудом.

Но в январе 1842 года, первого года вдовства госпожи Ганской, он, хоть и был связан договорами, работал мало и плохо, потому что Ева в этот важнейший для них момент, Ева, уже свободная от всякого контроля, не подавала о себе вестей! "Вот уже скоро месяц, как я получил счастливое письмо, а вы ни разу не написали мне за это время..." "Счастливое" письмо... Вероятно, она подумала, что у него нет такта. Он теперь давал ей, как супруг, советы о том, как ей управлять имуществом, уговаривал поскорее выдать замуж Анну (которой едва исполнилось тогда четырнадцать лет) "за человека с головой и главное - богатого" и взамен определенной пожизненной ренты уступить дочери в собственность имение.

Пока почта не приносила вестей с Украины, Бальзак тревожился, но когда 21 февраля он получил долгожданное письмо, то был сражен. "С ледяным спокойствием" Чужестранка сообщала ему: "Вы свободны". Уже и речи не было о браке, она намеревалась всецело посвятить себя воспитанию единственной дочери. Ужасная тетушка Розалия предостерегала ее против французов. "Париж? Никогда!" Тетушка Розалия (кстати сказать, дальняя родственница) имела основания ненавидеть Францию и бояться ее. Ее матери, княгине Любомирской, там отрубили голову в 1794 году, и сама тетушка Розалия сохранила страшные воспоминания о нескольких неделях, проведенных в тюрьме в период якобинской диктатуры. Но главное - эта надменная семья порицала "вульгарную" связь. У старшей сестры Евы, Каролины Собаньской, тоже были любовники, но иметь возлюбленным Пушкина, принадлежавшего к подлинному и старинному русскому дворянству, казалось более приличным, чем сохранять связь с Бальзаком, буржуа и богемой - самое мерзкое сочетание в глазах Ржевусских.

Если б Эвелина Ганская сказала: "Я питаю те же надежды, что и вы, но придется подождать год-другой", Бальзак смирился бы. "Бескорыстие, преданность, вера, постоянство - вот четыре краеугольных камня моего характера, а между ними - только нежность и доброта... И вот даже после этого жестокого письма я буду ждать... Я всегда втайне думал, что Петрарка выше Лауры. Если бы Гуго де Сад оставил ее свободной, она нашла бы основание оттолкнуть автора "Сонетов"; соображения опекунства и у нее были бы подобны тенетам паутины, нити которых она превратила бы в бронзовые, а по поводу этих соображений она тоже созывала бы собрания родственников..." Тон писем становился горьким; любовнику, будущему мужу, были нанесены болезненные удары.

В чем она могла его упрекнуть? При их встрече в Вене в 1835 году она сказала: "Не заводите никаких связей. Мне нужно только ваше постоянство и все ваше сердце". Этому требованию (как он говорил) ему было легче следовать, чем она полагала. Да будет Еве известно, как он ответил одному глупцу, который вздумал расспрашивать о его любовных приключениях: