Дин Рид: трагедия красного ковбоя - Федор Раззаков

Утром Дин проснулся от шума. Небольшое окошко в двери открылось, и надзиратель, причем это был уже не Карлос, передал Дину завтрак. Тот был весьма скудный: стакан чая и кусок черствого хлеба. Но поскольку у Дина со вчерашнего утра не было во рту и маковой росинки, он проглотил даже эту еду за считаные минуты. После чего умылся и сделал привычную зарядку. Это несколько взбодрило его, и он даже повеселел. Затем надзиратель отвел его в туалет, а оттуда вывел на утреннюю прогулку во внутренний дворик тюрьмы. В эти минуты там совершали такую же прогулку несколько десятков заключенных, в ряды которых и влился Дин. Памятуя о вчерашнем предупреждении Карлоса о том, что в этом блоке содержатся одни уголовники, Дин предпочел не вступать ни с кем из них в контакт и ходил по дворику молча, сосредоточенно глядя перед собой. Однако его уединение длилось недолго. Скоро он услышал за своей спиной хрипловатый голос, который внезапно произнес:

– С каких это пор политических стали держать вместе с уголовниками?

Дин, не останавливаясь, повернул голову назад и увидел, что эти слова произнес невысокого роста мужчина средних лет с глубоким шрамом через всю щеку. Дин хотел было ответить незнакомцу, но в этот момент конвойные объявили об окончании прогулки, и заключенных развели по их боксам.

Между тем Дина привели не в его камеру, а в помещение в другом блоке, где его уже поджидал тюремщик в белом халате и с механической машинкой для стрижки волос в руках. Перед тюремщиком стояло кресло, в которое Дину было предложено сесть. Но Дин отказался от этого предложения, решительно заявив:

– Я не буду стричься! Меня арестовали без предъявления какого-либо обвинения и до сих пор не допустили ко мне адвоката. Но уже хотят остричь наголо. Я протестую!

– Вы можете протестовать сколько хотите, но я сделаю то, что мне приказано, – мрачно произнес тюремный цирюльник.

– В таком случае вам придется здорово со мной помучиться, прежде чем вы усадите меня в это кресло, – все так же твердо произнес Дин.

Парикмахер переглянулся с коллегой, который привел Дина к нему, после чего положил машинку на столик у стены и вышел из помещения. Он отсутствовал около пяти минут, после чего вернулся, но не один, а в сопровождении какого-то важного офицера. Тот подошел к Дину и спокойно сообщил:

– Я обещаю вам, мистер Рид, что в ближайшее время вы не только ознакомитесь с обвинениями, которые вам предъявлены, но и встретитесь со своим адвокатом. А пока вы должны выполнять те требования, которые существуют в этой тюрьме. А здесь всем заключенным предписано быть остриженными.

– Но я отказываюсь стричься наголо, – продолжал упорствовать Дин.

– Я снова повторяю, мистер Рид, что здесь тюрьма, а не модный салон, – все тем же невозмутимым голосом произнес офицер.

– В таком случае я буду сопротивляться.

Сказав это, Дин отступил к стене и принял угрожающую стойку. Офицеру хватило нескольких секунд, чтобы, взглянув на его суровое лицо и сжатые кулаки, понять, что он не шутит. После чего офицер смягчился. Подойдя к Дину вплотную, он сказал:

– Учитывая, что вы не только политический деятель, но и артист, мне разрешено сделать для вас исключение: вас постригут всего лишь коротко, а не наголо. Но это все, что я могу для вас сделать.

После этих слов офицер сделал шаг в сторону и жестом пригласил Дина сесть в кресло. Дин еще какое-то время колебался, но затем, сообразив, что его упорство только усугубит ситуацию, решил отдать свою шевелюру в руки цирюльника.

Офицер не обманул: сразу после обеда, который состоял из тарелки фасолевого супа, Дину действительно предъявили обвинение. Он был обвинен в коммунистической пропаганде, выразившейся в том, что существующий режим в Аргентине он назвал диктаторским, а также в проведении не санкционированной властями пресс-конференции. Однако на очередное требование Дина допустить к нему адвоката ему ответили отказом. В результате две недели Дин был полностью отрезан от внешнего мира: к нему никого не допускали и запретили даже получать передачи с воли. Был момент, когда Дин даже впал в отчаяние и хотел объявить голодовку, но потом передумал, поскольку понял: напугать таким поступком тюремные власти не удастся. А потом случилось чудо: ему разрешили свидание с Эдуардо.

Они встретились в помещении для свиданий, и первое, о чем спросил Дин, было: как там Патрисия.

– Нормально, – ответил Эдуардо. – За долгие годы брака с тобой она уже успела привыкнуть к твоим арестам. Так что завтра жди ее к себе с передачей.

– Это было бы весьма кстати, – обрадовался Дин. – Здесь кормят одной фасолью и заплесневелым хлебом. Еще неделя такой пищи, и я просто протяну ноги.

Затем Дин поинтересовался судьбой своей дочери Рамоны.

– С ней тоже все в порядке, – заверил его Эдуардо. – Когда я заходил сегодня к твоей жене, она как раз разговаривала по телефону с Рамоной. Та держалась молодцом.

Последнее сообщение обрадовало Дина больше всего: оставляя дочь у знакомых, они с Патрисией больше всего боялись, что ей там будет плохо. Но, кажется, эти опасения были напрасными.

– Сколь долго они смогут меня здесь держать? – спросил Дин у друга, когда от семейных дел они перешли к насущным.

– Трудно сказать, – пожал плечами Эдуардо. – В законе на этот счет есть масса лазеек, которые позволяют им держать таких, как ты, под арестом сколь угодно долго. Ведь тебя обвиняют в коммунистической пропаганде. И, судя по всему, приказ о твоем аресте поступил с самого верха.

– Но что-то можно сделать?

– И я это делаю, Дин, – заверил друга Эдуардо. – Ты же видишь, что я все-таки добился свидания с тобой. Я подключил к этому делу общественность, журналистов, профсоюзы. Даже дошел до твоих коллег актеров. Все они уже выступили с обращением к властям с просьбой о твоей освобождении.

– Но я могу как-то участвовать в этом процессе?

Эдуардо ответил не сразу. Сначала он посмотрел по сторонам и, убедившись, что охранников поблизости нет, спросил:

– У тебя есть возможность написать письмо на волю? А мы бы постарались, чтобы оно оказалось напечатанным.

Дин на несколько секунд задумался, после чего кивнул:

– Кажется, один из надзирателей мне симпатизирует. Я мог бы попытаться сделать это через него.

– Вот и отлично. Постарайся сделать это в ближайшие два дня, когда мы увидимся с тобой снова.

Дину повезло: именно в тот день, когда он встречался с Эдуардо, в тюрьме дежурил тот самый надзиратель, который восхищался его творчеством, – Карлос. И когда он принес Дину обед, тот попросил у Карлоса карандаш и листок бумаги.

– Вы собираетесь писать стихи? – удивился Карлос.