Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

Дело в том, что в апреле старый друг Александр Амфитеатров, кстати время от времени печатавшийся в «Одесском листке», вел с ним переговоры об участии в новой петербургской газете «Россия». Со времен фальц-фейновской коммуны, когда оба они сотрудничали в мелкой московской прессе, Амфитеатров, закончивший тогда же юридический факультет Московского университета, успел попробовать себя и на оперной сцене, но вскоре убедился, что это не его стезя, и вернулся в журналистику, правда уже в Тифлисе. Здесь в газете Н. Я. Николадзе «Новое обозрение» он сделал себе имя как чрезвычайно способный и разносторонний, достаточно широко образованный литератор с острым пером. Впоследствии он вспоминал об этой своей «молодой поре»: «Как весело жилось, как задорно и смело писалось! Как интересовало то, о чем пишешь! Шпигуешь, бывало, какого-нибудь Матинова или Измайлова, тифлисских городских деятелей того старого доброго времени, — волнуешься, весь горишь…»[731] Право, в этом «шпиговании» «городских деятелей», в «турецкой перестрелке», которую приходилось вести с конкурентами из других местных изданий, есть нечто сближающее его с Дорошевичем. Только у одного был Тифлис, у другого — Одесса. Оба зарабатывали славу «крутых» газетчиков в провинции. Уже с авторитетом публициста-обличителя Амфитеатров вернулся с Кавказа в Москву, заняв достаточно почетное место среди сотрудников «Русских ведомостей». Тогдашний его либерализм не имел твердой идейной основы, отсюда и «увлечение крайностями, радикальными решениями»[732], свойственными ему и в 90-е годы и в позднейшее время. Был он человеком не только чрезвычайно контактным, но и весьма самовлюбленным, заряженным на успех нередко любой ценой. Претенциозность натуры молодого Амфитеатрова отметил Чехов, иронически назвав его в письме к Суворину «аристократом», который уже «не может» без того, чтобы не «лопать шампанское»[733].

Видимо, определенная сдержанность «профессорской газеты» стесняла его бойкое перо, и потому он без колебаний принял предложение Суворина занять освободившееся после смерти Курепина место московского корреспондента «Нового времени». Здесь он проявил себя не только как талантливый фельетонист, успех имели и его очерки, связанные с поездками на Балканы в 1892 и 1894 годах, когда предпринимались немалые усилия по сближению России и Болгарии. И вместе с тем он принял «правила игры», характерные для суворинской газеты. Журналист Иона Кугель, брат театрального критика, вспоминал, что «в первых же письмах из Москвы он стал со смаком „трепать жида“, чем вполне узаконил свое пребывание в нововременском лоне». И тем не менее Кугель преувеличивает, утверждая, что Амфитеатров «стал одним из столпов нововременского патриотизма»[734]. Будь так, Амфитеатров не оказался бы в кризисной ситуации во второй половине 90-х годов, когда пребывание в «Новом времени» сделалось для него «неудобным». По замечанию, возможно, и не совсем беспристрастного критика Акима Волынского, он понял, «что политика суворинской газеты теперь невыгодна и что для успеха в публике нужно переменить фронт», и потому будучи «человеком бойким, страстным, стремительным, как лихач, не постеснялся прямо отречься от того, что он делал на страницах „Нового времени“»[735]. Сам же Амфитеатров в автобиографии, частично написанной от третьего лица, так представляет собственную духовную эволюцию: «До 1896 года образ мыслей его приближался к мнениям умеренно-охранительным в убеждениях политических, во взглядах общественного самоуправления и самодеятельности он и тогда принадлежал к прогрессистам. В 1897 году поездка в Польшу сильно поколебала его доверие к охранительству и национализму; с этого времени начинается охлаждение между ним и „Новым временем“, кончившееся, во время мартовских студенческих беспорядков 1899 года, конечным разрывом и основанием „России“. Период этот стоил Амфитеатрову мучительного нравственного перелома <…> Я тогда денно и нощно читал Герцена <…> Дорога моя определилась <…> Буду идти по ней, покуда жив»[736].

Он отправил Суворину письмо с соответствующими объяснениями. Издатель «Нового времени» 29 марта набросал ответ бывшему сотруднику, но почему-то его не отправил. Только в дневник занес: «Я получил ваше письмо с намеком на „общественные условия“, которые побудили вас выйти из газеты <…> Не проще ли было бы, если бы вы прямо сказали, что условия, вам предложенные, лучше тех, которые вы имеете у меня»[737]. И тем не менее, человек умный и проницательный, он предсказал в том же дневнике: «„Россия“ Амфитеатрова выйдет 28-го. Я думаю, что успех ее несомненен»[738].

На фоне общественного подъема конца 90-х годов, оживления либеральных настроений и ожиданий в интеллигентской среде позиция суворинской газеты, отстаивавшей «крайние меры» во внутренней политике, более чем не чуждой ксенофобии и шовинистической пропаганды, стала выглядеть весьма одиозно. 5 февраля 1899 года Чехов писал своему старшему брату Александру, работавшему там репортером: «Как-никак, а, в общем, „Новое время“ производит отвратительное впечатление»[739]. Ситуацию обострили происходившие тогда же студенческие волнения, начавшиеся в Петербургском университете и захватившие другие учебные заведения не только в столице, но и в Киеве, Харькове, Риге. Очередное «Маленькое письмо» Суворина, призывавшее студентов «повиноваться существующей дисциплине»[740], вызвало возмущение в либерально настроенной части общества. «Целый бунт» против издателя «Нового времени» поднялся в союзе писателей. В письме к Суворину от 24 апреля Чехов охарактеризовал рост общественного недовольства «Новым временем» как «целую лавину, которая покатилась и будет катиться, все увеличиваясь»[741].

Эта «лавина» по сути и привела к расколу в редакции «Нового времени». Вместе с Амфитеатровым из газеты ушли и другие тяготевшие к либеральной «вере» сотрудники, писатели И. Н. Потапенко, В. А. Тихонов, экономист Г. П. Сазонов. Общественная ситуация в немалой степени «провоцировала» появление новых изданий, которые отличались бы как от монархически-правого «Нового времени», так и от застойно-академических «Русских ведомостей» вполне определенным либеральным критицизмом, стремлением к расширению гражданских свобод и утверждению диалога между обществом и государством. Анализируя эти изменения в газетном мире, Короленко писал в статье «О сложности жизни»: «В петербургской ежедневной прессе за последнее время происходит значительное „движение“, основная тенденция которого — расширить, так сказать, диапазон столичной „большой“ прессы, до сих пор представленной слишком недостаточно и односторонне. В этом смысле следует указать, во-первых, преобразование „Сына отечества“, превратившегося из серого листка в орган с совершенно определенной физиономией. Затем, — выделение из „Нового времени“ группы сотрудников в новую газету „Россия“, — явление, нужно сказать, довольно сложное и не поддающееся пока „определенной квалификации“. Наконец, за самое последнее время нам приходится отметить появление еще новой газеты „Северный курьер“, представляющей, по-видимому, самостоятельное явление в этой области». В статье подчеркивалось, что сама действительность рождает «элементы нового мировоззрения»[742]. Не только в столице, но и в провинции спустя полгода после начала выхода «России» размышляли над тем, что же это за газета. Леонид Оболенский писал в «Одесском листке», что «„Россия“ до сих пор не решила, на какой стул ей сесть, и потому постоянно садится между двумя стульями»[743].