Избранные произведения - Пауль Хейзе

денек заманил в лес, была и госпожа Штайнбах; она удивленно наблюдала за прелестной игрой, ей казалось, что это масленичный карнавал. Виктору было стыдно перед ней, и он старался спрятаться от ее пытливого взгляда за стволами самых толстых деревьев. Но стыд стыдом, а когда занят тем, что тебе по душе, о нем забываешь. Постепенно он осмелел и выбегал к деревьям, стоявшим у самой кромки леса, ничуть не заботясь о том, что за ним следят умные глаза подруги.

В самый главный день, начиная с восьми часов вечера, в зале музея начала вполне удовлетворительно осуществляться тщательно составленная и прилежно выученная программа. Сначала был пролог, который представляли наместник и Виктор (древняя и новая культура); как шутливо заметил священник, старая культура продемонстрировала свое решительное превосходство над новой; дело было в Викторе, которому еще ни разу в жизни не удавалось выучить наизусть десять стихов. Затем, после выступлений певцов, настала очередь торжественного представления, написанного Куртом. Но случилось, вызвав замешательство, непредвиденное! Между нимфами и водяным должен был проплыть медведь; но в самый последний момент аптекарь Ретелин прислал драгоценную медвежью шкуру обратно: он очень сожалеет, но надо успеть на ближайший поезд — внезапно заболел отец. Все расстроены, только Курт, которого это касается в первую очередь, на удивление спокоен; можно обойтись и без медведя, утешает он свою общину, правда, несколько натянуто, он тоже раздосадован случившимся. В этот момент к нему подошел, смеясь, Виктор:

— Должно быть, это не такое уж трудное искусство, господин Нойком, немного порычать по-медвежьи. Если нужна моя помощь… — сказал он и под аплодисменты окружающих напялил на себя шкуру; рычал он и в самом деле неплохо, насколько позволял ему его слабый голос.

Представление завершал загадочный номер: когда занавес раздвинулся, все увидели на сцене лесные заросли и среди них куклу в человеческий рост — блестящую бабочку из золотой бумаги. Госпожа Вюсс, почетный президент «Идеалии», спела три строфы, намекающие на превращение; затем дотронулась до куклы волшебной палочкой; оболочка свалилась, из нее вместо бабочки показались покачивающиеся усики, прикрепленные к голове, а потом и сама Идеалия, любовно украшенная цветами и венками. Идеалией назвали одаренную, прелестную девочку-сироту, которую госпожа Вюсс и госпожа советница Келлер взяли под свое покровительство и воспитывали за свой счет. Девочку назвали так в честь союза «Идеалия», и она, стараясь не посрамить свое идеальное имя, отлично училась в школе. Идеалия прошепелявила, встряхивая усики на голове, несколько рифмованных слов благодарности, несколько раз грациозно присела, после чего дамы, осыпая девочку поцелуями, увели ее со сцены, чтобы тайком в уголке одарить подарками. На этом торжественная часть праздника закончилась; начался бесконечный танец избавления от колдовства, танцевали с прелестным созданием, Идеалией, в то время как само это создание, несмотря на свой юный возраст, уже строило глазки Курту. Но и Виктор пользовался вниманием, в награду за свое участие в празднике и за любезное согласие помочь. Почти ни одна пара не проплывала мимо него (ибо сам он не испытывал желания танцевать), не удостоив его комплиментом или игривым намеком на его медведя или его новую культуру, не всегда остроумным, но всегда любезным. Самым остроумным даже удавалось ловко, точно лассо, брошенной мыслью связать медведя с культурой: «Мне кажется, медведь больше подходит для старой культуры, чем для новой». Или: «Уж не хотели ли вы с вашей новой культурой рассказать нам сказочку про бурого медведя?»

Потоки простодушной благожелательности омывали его со всех сторон, так что он даже устыдился столь мало заслуженного расположения. От смущения в его сердце вдруг рождались умиление и признательность, которые потоком устремлялись к этому благонравному народу и затем третьей волной возвращались к нему, наполняя его совершенно новым, до того неведомым ему счастьем — счастьем единения с народом. Он, закоренелый нелюдим, познавал теперь, благодаря всеобщему благожелательству, счастье товарищества. Насмехайся сколько хочешь, госпожа Штайнбах! Они не светочи мировой истории, согласен; но они — славные, добрые люди, а это главное.

Примирившись с собой и со всем миром, он не представлял себе, что с ним случилось и как он вынесет эту тысячеголосую гармонию. И когда он уже на следующее утро получил письмецо — возможно ли? от нее!! — первое в своей жизни, переизбыток блаженства причинил ему настоящую боль. Письмецо, правда, не содержало ничего особенного, по крайней мере для души; просто она просила его оказать ей услугу и спросить в музее, не нашелся ли там ее веер. Но ведь это были строки, написанные ее рукой; и сверху было написано: «Высокочтимый господин», а снизу «Ваша Тевда Вюсс». И хотя он говорил себе, что это всего лишь формулы вежливости, его возвышала и пьянила мысль, что она сочла возможным титуловать его «высокочтимым господином». С подписью же он проделал хитрый фокус: аккуратно вырезал ножницами два первых слова, отделив их от третьего; получилось «Ваша Тевда». Это значит — моя Тевда; тем самым она признает, что принадлежит мне. Он спрятал поддельное признание в капсулу цепочки от часов. «Вот теперь она, можно сказать, моя собственность», — ликовало его сердце.

Душу его переполнило блаженство, от радости ему хотелось выкинуть какую-нибудь глупую шутку, но он не мог придумать какую. Иногда он вставал перед зеркалом и корчил рожи или подражал голосам животных и разным говорам; у него это считалось вершиной веселья. Нет, серьезно, он и впрямь не знал, хорошо ему или плохо, настолько невыносимо счастливым он себя чувствовал.

СКОРБЬ

Однако в один прекрасный день он узнал: каково ему — хорошо или плохо.

Он как-то встретил ее во второй половине дня у госпожи Рихард, супруги доктора; она была в веселом расположении духа и, как и он сам, склонна к безобидным шуткам; короче, в тот день они «понимали друг друга». За доверительной беседой о пустяках они задержались дольше, чем намеревались, они точно приросли к месту благодаря взаимному расположению душ.

Отзвук гармонии сбил его с толку, и на улице, когда она приветливо протянула ему на прощание руку, у него вырвался наивный вопрос:

— Разве сейчас вы не пойдете со мной?

— Разумеется, нет, — весело ответила она, — надеюсь, что нет.

— И куда же вы пойдете?

— Что за вопрос! Домой, к своему мужу и своему малышу, они проголодались и ждут обеда.

— А я? Я, стало быть, не в счет?

— Ну почему же. Пойдемте со мной; мой муж будет очень рад.

Она ему не принадлежала! И как кот, которому влепили заряд дроби, он сбежал домой. Она ему не принадлежала! А он-то полагал, что его