Избранные произведения - Пауль Хейзе

рождает любовь; чем больше я люблю Единственную, тем сильнее мне хочется любить ее. Видишь, я окружило ее нынешний образ своим благоговением, теперь мне хочется сделать то же самое и с ее прежним образом; я хочу вызвать в своем воображении ее поблекший облик, увидеть его таким, каким он был раньше, от дней ее девичества до дней детства, а от детства до момента, когда она появилась на свет, когда душа ее только зарождалась, прежде чем начать свою земную жизнь. Но мне одному это не под силу; прикажи своей фантазии вознести меня к этим высям.

— Ладно, — согласился Виктор, — быть по-твоему.

И он приказал фантазии:

— Слушай, непутевая, бесполезная птичка! Ты все время занималась глупыми проделками, обманывала меня призрачными видениями, и я совершил множество безумных поступков. Докажи, что ты можешь приносить пользу. Ты слышала, чего ждет от тебя мое сердце? Смелее расправь свои крылья и подними мое предчувствие над миром, вознеси его к питомнику душ.

— Вот то, о чем я всегда мечтала, — ответила фантазия, заливаясь радостным смехом. — Ведь там, в горних высях, мой дом.

С этими словами она смело расправила крылья и вознесла его предчувствие над миром, к овеянному мечтами питомнику душ. Там, отыскивая щупальцами любви тропинку, по которой ее душа когда-то спускалась на землю, Виктор пытался оживить ее былую жизнь, благодаря творческой фантазии вызвать из прошлого первые годы, прожитые ею на земле, в лесах ее родины увидеть отблеск ее девических лет, поклониться скалам, которые, возможно, впервые открылись ее изумленному взгляду. Перед ним открылись заново сотворенные ландшафты с видами на потусторонние миры; слабые проблески света и плывущие облака нездешнего происхождения вселили ужас в его душу. Действительность исчезла, время склонилось к его ногам.

Утомленные лицезрением множества невиданных чудес, его слабый человеческий разум, его уставший от полета дух запросили пощады. «Хватит! Достаточно!» Но фантазия сердито взмахнула крылами. «Не зря же я забралась на такую высоту; здесь я дышу полной грудью, здесь хочу парить. Ты хотел ощутить, как зарождалась ее душа, так имей мужество вынести и торжество этой души». И, поднимаясь все выше, она открыла дрожавшему Виктору, несмотря на его мольбы и сопротивление, лицо грядущего — нежеланное, навязанное извне, но неистребимое: он узрел юношу рядом с девушкой, их слившиеся воедино души вобрали в себя все души мира, и в бесконечном пространстве не было ничего живого, кроме этой пары. Этот юноша и эта девушка шли по небесной лужайке, что-то шептали друг другу, заглядывая в глаза с такой нежной любовью, в сравнении с которой любовь отдельных людей на земле выглядела недостойной обезьяньей забавой.

— Какое мне дело до этого юноши и до той девушки? — сердито прервал Виктор свое сердце. Но тут ничем не примечательное лицо девушки вдруг обрело черты Имаго.

Так развлекался Виктор игрой со своей заново рожденной любовью. Его сердце забавлялось превращениями земной, телесной Тевды, а фантазия с заоблачной высоты доставляла к нему светлый облик Имаго. Свою игру он называл любовью, свое выздоровление — милостью. И так как любовь его была прекрасной и чистой, благоговейным служением без всяких плотских желаний, а фантазия беспрерывно, полными охапками, осыпала его все новыми и новыми открытиями, то он начал задыхаться от восторга, ему хотелось петь, и он то издавал ликующие прерывистые возгласы, то что-то тихо напевал про себя, иногда сильно растягивая нежные, мелодичные звуки. А то вдруг он принимался неопытной рукой разрисовывать вкривь и вкось лист бумаги, и его ликующие возгласы вплетались в линии на бумаге, точно цепочки нотных знаков. Но в словах его блаженная жажда пения не нуждалась.

— Не помешал? — послышался по-отечески заботливый голос наместника; после нескольких ни к чему не обязывающих вводных фраз он затеял какой-то научный разговор, перескакивая с одной темы на другую, со смущенной миной, будто не решаясь сказать о главном. Наконец он нерешительно выдавил из себя:

— Как вы давно уже знаете, четвертого декабря «Идеалия» отмечает годовщину своего основания. По этому поводу я тоже… как бы точнее выразиться?., сочинил нечто вроде пролога… несколько скромных, непритязательных стихов (пятистопные ямбы, перемежаемые анапестом), в форме диалога, противопоставляя старую культуру новой… Не согласитесь ли вы… я подумал о вас, так как в качестве партнера мне нужен высокообразованный человек (в тексте, само собой, будут греческие и латинские цитаты)… если вы, разумеется, согласитесь, я бы представлял древнюю, а вы новую культуру… но, как я уже сказал, вам предоставляется право выбора, вы можете выбрать любую роль, если вообще у вас на это найдется время и будет желание…

Когда Виктор согласился представлять любую культуру, наместник облегченно вздохнул.

— Да, чуть не забыл, моя жена чрезвычайно рада вашему примирению с моим шурином, она спрашивает, почему вас давно не видно.

А ведь верно, ему только сейчас пришло в голову, что, занятый служением божеству, он совершенно забыл о самом божестве. У него не возникало желания увидеть Тевду; правда, теперь, когда она сама напомнила о себе, он позволил себе уговорить: надо — значит надо.

Отправляясь несколько дней спустя на Мюнстергассе, он чувствовал себя новообращенным язычником, идущим к первому причастию: его то обуревал страх, то подгоняла вперед решимость. Он, разумеется, не мог утаить от себя, что в глубине души у него еще гнездилось глупое упрямство, но обращение в другую веру было искренним, покаяние основательным, а любовь — чистой; ну да Бог милостив. К тому же теперь и Курт на его стороне.

Она встретила его благосклонно (влияние Курта? Или на лице Виктора читалось благоговение?), без малейшего намека на былую враждебность; одним-единственным размашистым движением кисти было стерто воспоминание о прежнем разладе. Она рассказала ему о дальней родственнице, которая внезапно скончалась прошедшей ночью, рассказала как бы между прочим, попутно, не прекращая приготовлений к празднику «Идеалии». Пока она говорила, из ее глаз по щекам скатилось несколько слезинок. Он незаметно протянул руку и подхватил их, словно то была святая вода. Поговорили еще кое о чем; под конец она дружески протянула ему на прощание руку; первый раз после «второго пришествия».

Работа над прологом (древняя и новая культура) вынуждала его часто заходить к наместнику; когда деловая часть визита подходила к концу, он оставался у них в доме еще на четверть часика и чаще всего сидел молча, следя за ними ласковым взором дядюшки, который тайком включил их в свое завещание. При этом он тешил свою любовь тем, что не спускал глаз с движений Тевды и выражения ее лица: новообращенному теперь все казалось