Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Скальпель или ножницы…

– Его руки и вот эта часть… – сказал Озеров, постучав Гришаню по пустому черепу.

Спустя неделю Андрей предпринял ещё одну попытку написать контрольную работу по алгебре на хорошую оценку. Дома ему некому было помочь, к отцу он идти не хотел, а мать ничего не понимала в математике.

Поэтому он долго упрашивал Тамару, которая всегда сдавала контрольные раньше остальных, объяснить ему решение примеров. Через некоторое время ему показалось, что он вполне освоил логику этих задач и без труда справится с ними.

Но задания, которые он научился решать, составляли только половину контрольной. Андрей понадеялся на тройку и ждал результатов.

Он не подозревал, что у математички давно уже исчерпан лимит ожиданий каких-либо результатов от него: его репутация, его облик уже неизменно сложились в ученика ленивого, безнадёжного, ничего не желающего понимать.

Работа, которую он писал с таким старанием, была проверена ею среди большого количества прочих и быстро отложена в сторону. Стоило взглянуть на фамилию, как перед ней тут же появлялось худое лицо с горящими глазами, в голове мелькала неприятная мысль о тщетности своей работы, а в груди становилось тесно от щемящего чувства обиды за то, что ему безразличен такой важный предмет. Все это заставляло её легко, без колебаний, выбрать в спорной оценке – низшую.

И уже сложно было сказать, что замыкает этот круг: неверие ученика в учителя или неверие учителя в ученика.

Когда контрольные были проверены и выданы, Андрей заметил, что у него всё же были шансы, и пошёл в нападение.

В руках его был листочек в клетку, исписанный цифрами и перечёркнутый красными чернилами. Он понёс его, словно умирающую птицу, страстно желая найти хоть одну зацепку, способную её оживить. Но на возмущение ученика Раиса Львовна отвечала холодным голосом, не терпящим возражений.

Учительница математики давно уже взяла себе за правило учить только сильных ребят – остальные пусть подтягиваются как могут. На деле же «остальные» давно уже стали для неё балластом, который мешал работать без усилий и который она не желала замечать.

Это была уже четвёртая двойка. Между ними плясала, словно на углях, одна несчастная тройка, полученная юношей, когда он списал.

Прозвенел звонок. Но ещё долго в ушах у парня звенело. Андрей слышал свой голос, громко возражающий, и ему казалось – чем громче он говорит, тем скорее получит желаемое. Нужно было только не сдаваться. Но ответом был жестокий отказ, презрительный взгляд и неудовольствие оттого, что он находится рядом и говорит с ней.

Он первым вышел из класса и быстро побежал по каменной лестнице вниз. Никто не должен был увидеть его слёзы. Андрею удалось сдержаться, он весь покраснел. Тут же звон усилился, и новая волна возмущения подкатила к горлу, а потом сдавила череп тисками. Его снова унизили и ограбили, как тогда, в вагоне. Он снова казался себе беспомощным. Мир жесток. Мир несправедлив.

Он забежал под лестницу и остановился у деревянной двери, всегда запертой. Куда ведёт эта дверь? Никто не знает.

«Я не тупой! Не тупой!» – от бессилия и злобы он вдруг сжал крепко кулак и со всего размаха ударил по двери.

Что за этой дверью? Спрятаться бы за неё, спрятаться ото всех, остаться там. Он ударил ещё и ещё раз. Лопнула деревянная рейка. Боль заставила его остановиться. Он взглянул на дрожащую руку: кожа на костяшках побелела и местами была содрана.

Андрей приложил пальцы к губам, а свободной рукой остервенело дёрнул ручку. Но дверь в лучший мир давно была заперта, и он почувствовал, как крепко держит железный засов.

Мать долго везла его через пробки до травмпункта и сыпала проклятьями из-за того, что ей пришлось отпрашиваться с работы, а он теперь не сможет писать в школе.

Изредка она переключалась, адресуя свои ругательства какому-нибудь лихому водителю, который влезал перед их автомобилем. Когда юноша сжимал ладонь, боль усиливалась, а когда раскрывал – утихала.

На улице уже царила темнота, хотя не было и шести часов вечера.

Они заблудились и никак не могли найти нужное здание. Андрею пришлось выйти из машины на холод, чтобы посмотреть адресные таблички. Когда они зашли в тускло освещаемый коридор больницы, он почувствовал, что боль как будто прошла. Так бывало с ним ещё в детстве: стоило прийти к врачу, как он тут же чувствовал себя лучше.

Врач взглянул на рентгеновский снимок, затем отвёл взгляд и оценивающе посмотрел на юношу:

– Трещина в кости. И где ты так?

– Шкафом придавил.

Врач бесцеремонно взял его руку и осмотрел с разных сторон.

– И как себя чувствует шкаф? Разбил ему нос или фингал поставил?

Андрей не сдержался и улыбнулся:

– Шкаф не виноват.

Ему наложили гипс. Пока доктор что-то писал в карточке, Андрей взял снимок, посмотрел на свет и сказал вслух:

– Повреждена пястная кость фаланги среднего пальца.

– Учишь анатомию? – спросил доктор с уважением в голосе.

Юноша поднял гипс и пошевелил запертыми в колодку пальцами.

– Что главное для хирурга? Руки или голова?

– Не убить кого-нибудь случайно, – ответил врач, не отрываясь от карточки.

Так же долго они с матерью возвращались домой. Она не говорила ни слова.

В салоне играло радио. Разноцветные огни расплывались в сырой холодной мгле.

Аладдин смотрел в окно, и у него были как минимум две причины для радости: ему нравилось, как выглядит его новая рука, теперь похожая на руку супергероя, – её вид несомненно вызовет массу вопросов у одноклассников; а ещё ему можно три недели не писать контрольные работы.

И ещё он думал о том, что станет