Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

«Я сейчас получила от мамы письмо с сообщением, что по моему докладу устроили фанданго. Генеральная линия, принятая прессой, вроде бы такова: самое замечательное, что собака может стоять на задних лапах – то есть женщина написала Белую книгу. Надеюсь, они в конце концов оставят этот источник удивления и обратят внимание на сам доклад…. Кстати, маме не надо думать, что это А. Т. просил меня написать его, – это было министерство по делам Индии, и я настояла – во многом вопреки его воле, – что буду делать доклад так, как считаю нужным».

Предстояло еще четыре трудных месяца до возвращения Кокса, но это должны были стать последние месяцы работы с А. Т. Из Лондона шли предупреждения о том, что такое состояние дел в Ираке дальше продолжаться не может. А. Т. проявил неспособность оставить свои деспотические колониальные методы в работе с оппозицией, обычно подстрекаемой и финансируемой турками, и с преждевременными требованиями арабского правительства. Он упускал ситуацию из-под контроля, потом реагировал излишне сурово, провоцируя еще больший бунт. Он также не мог заставить себя использовать способности Гертруды так, как это делал Кокс, – поручая ей торговаться, убеждать, улещать племена к сотрудничеству. Она бы очень многое могла сделать, но А. Т. отодвинул ее в сторону с самого начала. Теперь же Уилсон собирался подать в отставку и знал, что его не будут уговаривать остаться, когда Кокс снова окажется в седле. И это станет последним, опустошительным столкновением между ним и Гертрудой.

Гертруда всегда поддерживала оживленную политическую переписку со своими влиятельными знакомыми в Лондоне, Каире, Иерусалиме и Дели. Кокс не возражал, поскольку был согласен с ее целями и знал, что ее убедительный, пусть и довольно необычный стиль находит понимание и приносит полезные результаты. Возможно, этого не сделал бы мужчина, но Гертруда считала, что заработала право говорить, и она была весьма уважаема в общественных кругах задолго до того, как начала работать на правительство. Ее амбиции простирались намного дальше всяких официальных продвижений, которые она могла бы получить: на самом деле, не существовало такого поста, на который ее могли бы назначить, хотя ей было приятно, когда коллеги проголосовали за нее как за вторую после Кокса кандидатуру на должность верховного комиссара. После этого в письмах к Флоренс она стала подписываться «Верховный комиссар».

К Флоренс в начале 1920-го:

«Я только что написала длинное письмо лорду Роберту [Сесилу], дав исчерпывающую критику действий [Парижской мирной] конференции по отношению к Западной Азии… Потому что они с самого начала до самого конца радикально плохи, и при подобных мероприятиях никакой стабильности быть не может. Я написала Эдвину Монтегю огромное письмо о том, какого типа правительство мы должны там установить, и даже послала ему примерный набросок конституции… В любом случае я сделала все возможное, и чтобы выяснить, что следует сделать, и чтобы представить это ему. Иногда я чувствую, что единственная вещь, которая мне небезразлична, – увидеть, как в этой стране все наладится…»

Сложно было выбрать более престижного корреспондента. Монтегю являлся государственным секретарем по делам Индии и нес окончательную ответственность за Месопотамию. Спросил ли он у А. Т., одобрено ли письмо им лично как исполняющим обязанности гражданского комиссара, или предположил, что Гертруда позволила себе лишнее? В любом случае на письмо последовал хлесткий выговор в виде длинной телеграммы:

«От мистера Монтегю мисс Белл. Конфиденциально и лично.

Надеюсь, Вы поймете из моих слов, что в настоящем критическом состоянии дел в Месопотамии, где будущее страны висит на волоске, мы должны быть едины. Если у Вас есть точка зрения, которую Вы хотите представить на рассмотрение нам, я буду рад, если Вы либо попросите гражданского комиссара сообщить нам ее, либо возьмете отпуск, приедете и представите ее лично. Вы всегда можете быть уверены в том, что Вашу точку зрения учтут, но политические агенты должны соблюдать сугубую осторожность в своей переписке с теми, кто в данный момент не управляет соответствующими делами. Не затрагивая никаких вопросов об обычной практике и условностях, отмечу, что нарушение этого правила может увеличить трудности, а не уменьшить их, и я знаю, что такой результат был бы для Вас прискорбен».

Если Монтегю думал, что его телеграмма ее сокрушит, то ошибся. Гертруда не собиралась так просто сдаваться. В конце концов, она добивалась шагов к самоопределению, которое было санкционировано, в то время как А. Т. по мере возможности их игнорировал. В апреле, в зубах националистического восстания, он сделал поворот кругом и попытался рассеять напряжение, создавая проект временной конституции для Ирака, где предусматривался государственный совет, состоящий из британцев и арабов с арабским президентом, назначаемым верховным комиссаром, и законодательным собранием, избираемым народом. Этого было слишком мало и слишком поздно.

Гертруда энергично отпарировала выговор Монтегю (копию она не сняла, но послала отцу дубликат по памяти):

«…Полковник Уилсон предоставляет мне все возможности излагать ему любые соображения, которые приходят мне в голову. Я также полностью согласна с политикой, которая проводится с апреля. Вы в достаточной степени осведомлены о моем общем отношении к арабскому вопросу, чтобы знать о моем сожалении, что такой курс не был взят раньше. Выражать подобные взгляды публично было бы сейчас бесполезно и даже вредно. Что до корреспонденции, то, если не считать частных писем к моему отцу, не могу вспомнить писем на политические темы, направленные неофициальным лицам, которые не были бы сперва представлены полковнику Уилсону. Тем не менее Ваше замечание послужит мне полезным предупреждением».

А. Т. сопроводил телеграмму Монтегю, копия которой была ему направлена, следующей служебной запиской:

«Мисс Белл! Сэр Перси Кокс, проезжая, спросил меня – кстати, о более ранних событиях этого года, – улучшились ли мои отношения с Вами. Я ответил, что не могу этого сказать: Ваше расхождение со мной во мнениях было отмечено и стало общеизвестно, а также сделалось предметом обсуждения… Я сказал, что такое положение было бы непригодным, если бы не факт, что я надеюсь на скорое освобождение. Вы всегда осуществляли свое право как личности писать что хотите и кому хотите… Но мне не нравится, что эти письма вообще были написаны, и тот факт, что я о них осведомлен, не должен восприниматься как одобрение. Других комментариев у меня нет».

Это была критическая точка. На следующий день во время их разговора Гертруда напомнила, что скрыть их расхождения во мнениях от широкой публики стало невозможно, поскольку она всегда это говорила, и самому А. Т. в первую очередь. Он ответил, что возражал против любого частного общения с министерством по делам Индии, а она сказала, что считает это нелепым, но подчинится его желанию. «На этом мы тепло пожали друг другу руки – при температуре 115°[36] трудно пожать руки иным образом».