Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

А. Т. своей позиции не изменил, но, несмотря на бомбежку, британцам не удалось записать на свой счет громкую победу в южном Ираке. Оппозиция англичанам все увеличивалась, и для Гертруды, чье прежнее влияние при Коксе помогло убедить дружественных тогда шейхов сдать оружие в количестве примерно пятидесяти тысяч винтовок, это было особенно болезненно: теперь эти самые племена оказались в невыгодном положении при атаках своих соседей и имели зуб на британцев.

Среди жителей Багдада росла тревога. Два видных суннитских магната, один из которых был радикальным националистом, приходили в офис Гертруды выяснить, можно ли что-то сделать, чтобы усмирить племена. Багдадские видные семьи, инициировавшие и раздувавшие волнения на юге, теперь увидели, что процесс вышел из-под контроля. Толпы уничтожали имения в тех краях, где у многих из них были земли, взрывали шоссейные и железные дороги, перерезали линии снабжения. Интересно, что к А. Т. эти двое магнатов не обращались: слишком хорошо были известны его взгляды, и его манеры тоже были резки до грубости даже с самыми видными арабскими посетителями.

Гертруде они предложили обратиться к духовным лицам Кербелы и Неджефа, попросить тех использовать свое влияние и обуздать племена. Она ответила, что такое предприятие было бы более успешным, если бы они представляли суннитов и шиитов совместно, уместно напомнив об их недавних проповедях о единстве ислама. С некоторой неохотой магнаты согласились с этим предложением. Она написала краткий план с предложением имен и представила его А. Т. «Он был заметно растерян и сказал, что может слушать такие предложения, только если они поступают к нему через капитана Клейтона… Я привела к нему любезного Клейтона, и он сидел, как публика, пока мы заканчивали изложение моего плана… А. Т. пришлось уступить».

Поражения англичан вели к новым неприятностям. Британские сооружения разрушались, оголялись коммуникации. К февралю 1920-го Гертруда писала Флоренс:

«У нас тут вовсю развернулся джихад – это значит, что против нас самые свирепые предрассудки народа в первобытном состоянии цивилизации. То есть теперь это уже не вопрос разума… мы на грани коллапса общества: очень близкая историческая параллель – конец Римской империи… Доверие к европейской цивилизации исчерпано… Как можем мы, так плохо управляющиеся с собственными делами, браться учить других управляться со своими лучше?»

Сейчас, когда коллапс арабского общества казался неминуемым, Гертруда отчаянно хотела того же, что и всегда: процветающего и мирного арабского государства. Даже теперь она была решительно настроена стоять на своем.

«Все висит на волоске: еще один эпизод вроде того, что был с манчестерцами, приведет племена с Тигра в окрестности Багдада. Мы живем одним днем… в любой момент нас могут отрезать от мира, если восстанут племена Тигра. Кажется, это не важно. На самом деле я совершенно не возражаю… Ну а если британцы эвакуируются из Месопотамии, я мирно останусь здесь и посмотрю, что будет».

Такие небрежные ремарки могли вызвать у А. Т. подозрения насчет того, каковы приоритеты у его политического агента и кому этот агент считает себя обязанным верностью. За последнюю пару лет у этих двоих возник собственный возрастающий кризис. В то время как А. Т. нес весь груз администрации на своих – надо признать, широких – плечах и был вследствие этого «груб как медведь», они не могли избежать столкновения, особенно в отсутствие Кокса. Уилсон, в конце концов, выполнял невозможную работу. Исполнять функции правительства, постоянно ожидая объявления мандата, – это были действия жонглера, а еще он пытался управлять администрацией целой страны, имея штат в пять работников и пятьдесят пять помощников, помимо семидесяти агентов, занимавшихся мониторингом окружающих регионов. Атаки племен на шоссейные и железные дороги препятствовали перемещению войск по стране туда, где они были нужны, главным образом для охраны важных сооружений – нефтяного терминала, причала, складов и правительственных зданий. Более того, в любой момент приличная доля предположительно находящихся в его распоряжении шестидесяти тысяч человек могла оказаться в отпуске, отложенном во время войны, или в госпитале из-за тепловых ударов и малярии. Тем временем Лондон постоянно напоминал, что восстание обходится британскому налогоплательщику в два миллиона фунтов в месяц на военные расходы.

«Довольно хлопотная неделя, – пишет Гертруда, сильно смягчая формулировки. – А. Т. сильно переутомлен – хроническое состояние – и в таком виде, что ему работать не надо бы. От этого он становится груб как дикарь, а в результате нам всем жизнь не мила».

Оба столь жесткие и столь активные, Гертруда и А. Т. практически во всем остальном кардинально различались. Ему в 1920 году исполнилось тридцать четыре, и был он эксцентричен в сугубо британской стоической традиции. Его отец работал директором Клифтон-колледжа возле Бристоля – заведения с имперскими идеалами, – и там А. Т. и получил образование, так что по складу являлся реакционером и шовинистом. Любимой книгой у него была Библия, любимым поэтом – Киплинг, предпочтительные эпитеты – латинские. Он был вылеплен героем, но его воззрения решительно помещали его в прошлое. А Гертруда, хотя и старше его на восемнадцать лет, с ее острым интеллектом и искренней преданностью делу арабов, принадлежала будущему.

Тем не менее конфликт между ними был не столько личным, сколько профессиональным. А. Т. становился очень подозрительным из-за отношений Гертруды с ее многочисленными высокопоставленными знакомыми и на Западе, и на Востоке, особенно же ему не нравилась ее связь с арабскими националистами, находящимися в оппозиции к его правительству. Она среди обладающих политическим весом иракцев искала лидеров для будущего представительства и их собственные чаяния использовала для продвижения желательных ей конституционных изменений. А. Т. писал одному другу в министерстве по делам Индии: «Придется ей слегка натянуть удила… она, несомненно, популярна в Багдаде среди туземцев, с которыми поддерживает тесный контакт – к своей выгоде, хотя иногда это бывает опасно». Уилсон, быть может, даже завидовал ее влиянию и близости к арабам вообще, потому что Гертруда добывала информацию не только у важных лиц: она постоянно уезжала из города на лошади или на автомобиле, знакомилась со строителями лодок, болотными фермерами, рыбаками и крестьянами, слушала и воспринимала их взгляды. А. Т. начал подозревать, что ее работа мешает его службе. Он был органически не способен вести ежедневную работу по управлению страной и в то же время готовить отстранение британского правительства ради неопределенного будущего. Она же, напротив, неустанно трудилась за обычными пределами своих должностных обязанностей, стараясь показать, что должно быть сделано для подготовки арабского правления при британской помощи. Ей было все равно, согласуются или нет с имперскими обычаями приемы туземцев в ее доме, или посещение тех мест, куда женщинам ходить не полагается, или разговоры с экстремистами с глазу на глаз. В борьбе с общей медлительностью и ее катастрофическими результатами создалась патовая ситуация. «Мои собственные чувства таковы, что если мы, создавая гражданское правительство, это сделаем на по-настоящему либеральных рельсах и не станем бояться, то страна будет с нами… Жаль, что у меня так мало веса. Но правда в том, что я в месопотамской политической службе являюсь меньшинством – или вроде того. Но все равно я уверена, что я права».