Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Стрeльба загрохотала снова и стала приближаться къ намъ. Мы благоразумно отступили на Вичку.

ЕЩЕ О КАБИНКE МОНТЕРОВЪ

Вся эта возня со спартакiадой и прочимъ не прерывала нашей связи съ кабинкой монтеровъ -- это было единственное мeсто, гдe мы чувствовали себя болeе или менeе дома среди хорошихъ, простыхъ русскихъ людей -- простыхъ не въ смыслe простонародности. Просто не валяли люди никакого дурака, не лeзли ни въ какiе активисты, не дeлали никакихъ лагерныхъ карьеръ. Только здeсь я хоть на часъ-другой могъ чувствовать себя какъ-будто я вовсе не въ лагерe, только здeсь какъ-то отдыхала душа.

Какъ-то вечеромъ, возвращаясь съ Вички, я завернулъ въ кабинку. У ея дверей на какомъ-то самодeльномъ верстакe Мухинъ что-то долбилъ стамеской:

-- Промфинпланъ выполняете? -- пошутилъ я и протянулъ Мухину руку.

Мухинъ оторвался отъ тисковъ, какъ-то странно, бокомъ, посмотрeлъ на меня -- взглядъ его былъ суровъ и печаленъ -- вытеръ руку о штаны и снова взялся за стамеску.

-- Простите, рука грязная, -- сказалъ онъ.

Я нeсколько растерянно опустилъ свою руку. Мухинъ продолжалъ ковыряться со своей стамеской, не глядя на меня и не говоря ни слова. Было ясно, что Мухинъ руки мнe подавать не {383} хочетъ... Я стоялъ столбомъ, съ ощущенiемъ незаслуженной обиды и неожиданной растерянности.

-- Вы никакъ дуетесь на меня? -- не очень удачно спросилъ я...

Мухинъ продолжалъ долбить своей стамеской, только стамеска какъ-то нелeпо скользила по зажатой въ тиски какой-то гайкe.

-- Что тутъ дуться, -- помолчавъ, сказалъ онъ, -- а рука у меня дeйствительно въ маслe. Зачeмъ вамъ моя рука -- у васъ и другiя руки есть.

-- Какiя руки? -- не сообразилъ я.

Мухинъ поднялъ на меня тяжелый взглядъ.

-- Да ужъ извeстно, какiя.

Я понялъ. Что я могъ сказать и какъ я могъ объяснить? Я повернулся и пошелъ въ баракъ. Юра сидeлъ на завалинкe у барака, обхвативъ руками колeни и глядя куда-то вдаль. Рядомъ лежала раскрытая книга.

-- Въ кабинку заходилъ? -- спросилъ Юра.

-- Заходилъ.

-- Ну?

-- И ты заходилъ?

-- Заходилъ.

-- Ну?

Юра помолчалъ и потомъ пожалъ плечами.

-- Точно сексота встрeтили. Ну, я ушелъ. Пиголица сказалъ: видали тебя съ Подмоклымъ и у Успенскаго... Знаешь, Ва, давай больше не откладывать... Какъ-нибудь дать знать Бобу... Ну его со всeмъ этимъ къ чортовой матери... Прямо -- хоть повeситься...

Повeситься хотeлось и мнe. Можно сказать -- доигрался... Дохалтурился... И какъ объяснить Мухину, что халтурю я вовсе не для того, чтобы потомъ, какъ теперь Успенскiй, сeсть на ихъ, Мухиныхъ, Ленчиковъ, Акульшиныхъ шеи и на ихъ Мухиныхъ, Ленчиковъ и Акульшиныхъ костяхъ и жизняхъ дeлать совeтскую карьеру: если бы хотeлъ дeлать совeтскую карьеру -- я дeлалъ бы ее не въ лагерe. Какъ это объяснить?... Для того, чтобы объяснить это, пришлось бы сказать слово "побeгъ" -- его я, послe опыта съ г-жей Е. и съ Бабенкой, не скажу никому. А какъ все это объяснить безъ побeга?

-- А какъ Пиголица? -- спросилъ я.

-- Такъ, растерянный какой-то. Подробно я съ нимъ не говорилъ. О чемъ говорить? Развe разскажешь?

На душe было исключительно противно.

Приблизительно черезъ недeлю послe этого случая начался оффицiальный прiемъ въ техникумъ. Юра былъ принять автоматически, хотя въ техникумe дeлать ему было рeшительно нечего. Пиголицу не приняли, такъ какъ въ его формулярe была статья о террорe. Техникумъ этотъ былъ предпрiятiемъ совершенно идiотскимъ. Въ немъ было человeкъ триста учащихся, были отдeленiя: дорожное, гражданскаго строительства, геодезическое, {384} лeсныхъ десятниковъ и какiя-то еще. Въ составe преподавателей -- рядъ профессоровъ Петербурга и Москвы, конечно, заключенныхъ. Въ составe учащихся -- исключительно урки: принимали только "соцiально-близкiй элементъ" -слeдовательно, ни одинъ контръ-революцiонеръ и къ порогу не подпускался. Набрали три сотни полуграмотныхъ уголовниковъ, два мeсяца подтягивали ихъ до таблицы умноженiя, и уголовники совершенно открыто говорили, что они ни въ какомъ случаe ни учиться, ни работать не собираются: какъ раньше воровали, такъ и въ дальнeйшемъ будутъ воровать -- это на ослахъ воду возятъ, поищите себe другихъ ословъ... Юра былъ единственнымъ исключенiемъ -- единственнымъ учащимся, имeвшимъ въ формулярe контръ-революцiонныя статьи, но на подготовительные курсы Юра былъ принять по запискe Радецкаго, а въ техникумъ -- по запискe Успенскаго. О какой бы то ни было учебe въ этомъ техникумe и говорить было нечего, но среди учебныхъ пособiй были карты района и компаса. Въ техникумъ Юра поступилъ съ единственной цeлью спереть и то, и другое, каковое намeренiе онъ въ свое время и привелъ въ исполненiе.

Въ этомъ техникумe я нeкоторое время преподавалъ физкультуру и русскiй языкъ, потомъ не выдержалъ и бросилъ сизифовъ трудъ, переливанiе изъ пустого въ порожнее. Русскiй языкъ имъ вообще не былъ нуженъ -- у нихъ былъ свой, блатной жаргонъ, а физкультуру они разсматривали исключительно съ утилитарной точки зрeнiя, въ качествe, такъ сказать, подсобной дисциплины въ ихъ разнообразныхъ воровскихъ спецiальностяхъ... Впрочемъ, въ этотъ техникумъ водили иностранныхъ туристовъ и показывали: вотъ видите, какъ мы перевоспитываемъ... Откуда иностранцамъ было знать? Тутъ и я могъ бы повeрить...

Пиголицу въ техникумъ не пустили: въ его формулярe была статья о террорe. Правда, терроръ этотъ заключался только въ зуботычинe, данной по поводу какихъ-то жилищныхъ склокъ какому-то секретарю ячейки, правда, большинство урокъ было не очень увeрено въ 6 X 8 = 48, а Пиголицу мы съ Юрой дотянули до логарифмовъ включительно, правда, урки совершенно откровенно не хотeли ни учиться въ техникумe, ни "перековываться" послe его проблематичнаго окончанiя, а Пиголица за возможность учебы -- "да, я бы, знаете, ей Богу, хоть полъ жизни отдалъ бы"... но у Пиголицы была статья 58, 8.

Юра сказалъ мнe, что Пиголица совсeмъ раздавленъ своей неудачей: собирается не то топиться, не то вeшаться. Я пошелъ къ Корзуну. Корзунъ встрeтилъ меня такъ же корректно и благожелательно, какъ всегда. Я изложилъ ему свою просьбу о Пиголицe. Корзунъ развелъ руками -- ничего не могу подeлать: инструкцiя ГУЛАГа. Я былъ очень взвинченъ, очень раздраженъ и сказалъ Корзуну, что ужъ здeсь-то, съ глазу на глазъ, объ инструкцiи ГУЛАГа, ей Богу, не стоило бы говорить, а то я начну разговаривать о перековкe и о пользe лагерной физкультуры -- обоимъ будетъ неловко.

Корзунъ пожалъ плечами: {385}

-- И чего это васъ заeло?

-- Вы понимаете, Климченко (фамилiя Пиголицы), въ сущности, единственный человeкъ, который изъ этого техникума хоть что-нибудь вынесетъ.

-- А вашъ сынъ ничего не вынесетъ? -- не безъ ехидства спросилъ Корзунъ.

-- Сыну осталось сидeть ерунда, дорожнымъ десятникомъ онъ, конечно, не будетъ, я его въ Москву въ кино-институтъ переправлю... Послушайте, тов. Корзунъ, если ваши полномочiя недостаточны для принятiя Пиголицы -- я обращусь къ Успенскому.

Корзунъ вздохнулъ: "экъ васъ заeло!" Пододвинулъ къ себe бумажку. Написалъ.

-- Ну, вотъ, передайте это непосредственно директору техникума.

Пиголица зашелъ ко мнe въ баракъ, какъ-то путано поблагодарилъ и исчезъ. Кабинка, конечно, понимала, что человeкъ, который началъ дeлать столь головокружительную карьеру, можетъ сбросить со своего стола кость благотворительности, но отъ этого сущность его карьеры не мeняется. Своей руки кабинка намъ все-таки не протянула.

...Возвращаясь вечеромъ къ себe въ баракъ, застаю у барака Акульшина. Онъ какъ-то исхудалъ, обросъ грязно-рыжей щетиной и видъ имeлъ еще болeе угрюмый, чeмъ обыкновенно.

-- А я васъ поджидаю... Начальникъ третьяго лагпункта требуетъ, чтобы вы сейчасъ зашли.

Начальникъ третьяго лагпункта ничего отъ меня требовать не могъ. Я собрался было въ этомъ тонe и отвeтить Акульшину, но, посмотрeвъ на него, увидалъ, что дeло тутъ не въ начальникe третьяго лагпункта.

-- Ну что-жъ, пойдемъ.

Молча пошли. Вышли съ территорiи лагпункта. На берегу Кумсы валялись сотни выкинутыхъ на берегъ бревенъ. Акульшинъ внимательно и исподлобья осмотрeлся вокругъ.

-- Давайте присядемъ.

Присeли.

-- Я это насчетъ начальника лагпункта только такъ, для людей сказалъ.

-- Понимаю...

-- Тутъ дeло такое... -- Акульшинъ вынулъ кисетъ, -- сворачивайте.

Начали сворачивать. Чугунные пальцы Акульшина слегка дрожали.

-- Я къ вамъ, товарищъ Солоневичъ, прямо -- панъ или пропалъ. Былъ у Мухина. Мухинъ говоритъ -- ссучился15 твой {386} Солоневичъ, съ Подмоклымъ пьянствуетъ, у Успенскаго сидитъ... Н-да... -- Акульшинъ посмотрeлъ на меня упорнымъ, тяжелымъ и въ то же время какимъ-то отчаяннымъ взглядомъ.

15 Ссучиться -- совeтскiй терминъ, примeняющiйся къ людямъ, которые примкнули къ правящей партiи. Въ совeтскомъ быту это звучитъ приблизительно такъ же, какъ въ буржуазномъ соотвeтствующiй глаголъ, обозначающiй переходъ порядочной дeвушки въ профессiональную проституцiю.

-- Ну, и что? -- спросилъ я.

-- Я говорю -- непохоже. Мухинъ говоритъ, что непохоже? Сами видали... А я говорю, вотъ насчетъ побeгу я Солоневичу разсказалъ. Ну, говоритъ, и дуракъ. Это, говорю, какъ сказать, Солоневичъ меня разнымъ прiемамъ обучилъ. Середа говоритъ, что тутъ чортъ его разберетъ -- такiе люди, они съ подходцемъ дeйствуютъ, сразу не раскусишь...