Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды вечером, уже лежа в постели, молодой человек листал томик русской поэзии из немудреной библиотеки чиновника. Вдруг, дверь тихонечко отворилась, и в комнату впорхнула сама Елизавета, в душистом пеньюаре, с распушенными до плеч белокурыми волосами.
— Ешчо не спишь млодзенец… — игриво спросила хозяйка.
Сергей тупо уставился на женщину, не зная, что сказать в ответ. А та с мягким акцентом, продолжила:
— Ни как на засну… На душе тревожно, гнетет непонятный страх… Сердце того и гляди вырвется из груди, — она приблизилась к нему вплотную. — Юроцка дай руку, посмотри, как трепещет… — сделала маленькую паузу, — сердушко…
Сергей недоуменно сдвинулся к стенке. А пани Эльжбета уже протянула к нему руки с лакированными ногтями.
— Ну, не пугайся… — и полячку понесло: — улюбены, укоханы, упрагнены муй, зачем боишься беднон вдовен… — женщину всю трясло. — Естем страшна, бжидка?.. Скажи откровенно Юроцка… — на ее глазах выступили слезы, — скарб муй, я не естем старая кляч…
— Нет пани Элиза, вы женщина привлекательная, и… — подбирая нужные слова, Сергей выговорил, — и еще, вполне себе молодая, — и тут же поправился энергично. — Ты красавица, Эля!
— Так, в чем же дело? — недоуменно воскликнула Эльджбета. — Ты не хочешь меня, муй менжчизна… — У него возник ком в горле, а полячка вовсю распалилась: — Посмотри на сисечки, мое цыцушки жаждут ласки… — и женщина выпустила наружу груди с набухшими, большими как желуди сосками.
Воронов толком и не понял, как пышные «перси» хозяйки уткнулись к нему в лицо, обволакивая французским ароматом, душа рыхлым, пряным тестом.
Эта женщина неудержима в пылкой страсти, и чрезмерное возбуждение матроны передалось молодому телу чекиста. Они неистовствовали всю ночь, до самого утра.
И это непонятная любовь продолжилась и на следующую ночь, и длилась до самого конца командировки Сергея.
Пани Эльжбета слыла искусной любовницей, полячка испробовала на Сергее полный арсенал похотливых изощренных штучек. Пожалуй, такой школы любовной науки молодой человек больше бы нигде не получил, даже при искреннем желании. По сути, на «ристалищах» с Элюней мужчина выкладывался так, что уже, и помыслить не мог, о случайной левой интрижке, связи с другой женщиной.
Трудно было постичь безудержные, страстные порывы степенной вдовы. У нее имелась замужняя дочь, после революции семья которой обосновалась во Львове. Изредка дочка присылала матери посылки с тамошними марципанами. А так… виделись крайне редко, не больше раза в год, как правило, на Рождество.
От служанки Молгожаты, конечно, не укрылся бурный роман хозяйки, но та не осуждала госпожу. Однажды Малгося откровенно сказала Воронову:
— Пан Юрек, вы подлинный волшебник. Пани Эльжбета, благодаря вам, обрела женское счастье. Эльжуня расцвела словно майская роза, я еще не видела пани такой оживленной и радостной, — и потом попросила. — Не обижайте ее, пан Юрек, пани ведь так мало надо…
Сергей и сам понимал, что Эльжбета Левандовска оказалась, возможно, в финальной части уготованной чувственной жизни, потому и пытается взять от любви по полной: и годами недополученное, и в будущем уже недоступное. Здесь не пахло никаким развратом, просто женское одиночество встретилось с юношеской пылкостью. А Воронову и нужна опытная женщина, способная «наставить» его как мужчину, наделив искусством любви, а для разведчика это не пустой звук…
Да не только постельную науку прошел чекист с пани Эльжбетой. За три месяца полячка сумела вернуть «журналисту», якобы утраченный в мытарствах эмиграции, дворянский лоск. Молодой человек стал свободно себя чувствовать за сложно сервированным столом. Элиза научила Воронова разбираться в дорогих винах, пани не жалела денег, да и он не скупился. Изредка дефилируя с Эльжбетой по вечернему Вильно, Сергей воспринял принятую в высшем обществе культуру поведения с благородной дамой. Одним словом, он «прошел университеты» (увы, краткосрочно) светской жизни, когда человек становится в корне иным, на голову выше окружающей толпы простолюдинов.
Поистине, расставание любовников было душещипательным. Пани Эльжбета рыдала в голос, будто получила на него похоронку. Пожалуй, женщина на самом деле полюбила заезжего журналиста. Если быть честным, то и ему было жаль бедную вдовушку, доверившую себя, распахнувшего для него собственную душу. Странно, но за три месяца Эля и Юрек стали близкими людьми. Да и расстались они так, как расстаются только супруги, прожившие бок о бок долгую жизнь. Прощаясь, Эльжуся перекрестила Сергея и дала образок «Матери Божией Остробрамской», чекист взял иконку, и хранит по сей день в потайном кармашке портмоне.
Вот и теперь перед ним, будто в яви, возник образ пани Эльжбеты, давней любовницы Элизы. В длинном приталенном светлом платье с отложным воротничком и рукавом фонариком, Эля смотрелась молодой, желаемой женщиной, — созданием, предназначенным только для любви. Большие серые глаза Элизы, слегка подведенные, смотрели на него с искренней грустью, еще мгновение и лучезарный блеск, замутится чистой слезой расставания…
Нет, это было выше человеческих сил… Прошло пятнадцать лет, а женщина, годящаяся в матери, живет в памяти и навсегда останется там, останется незапятнанной страницей ушедшей жизни.
Спустя три года, оказавшись в Вильно, Воронов вопреки здравому смыслу, много раз наведывался на Новгородскую, к дому Эльжбеты. Сергей тогда поселился на Погулянке, в конце улицы Буффатова гора. Прогуливаясь по городу, пройдя мимо театра «Редута», миновав здание железнодорожного ведомства, по Словацкого свернув направо, будто кого поджидая, он с напряжением всматривался в окна двухэтажного особнячка. Что Воронов хотел тогда? Видимо, страждал увидеть пани Эльжбету, так… увидеть издалека… Да и Елизавета бы не узнала Юрека, в совершенно ином обличье. Но потом чекисту сказали, что с год назад пани Левандовска, продав шикарную квартиру, уехала к дочери во Львов. Так, видимо, и суждено случиться… Так было правильно.
* * *
Воронов стоял возле легковушки горотдела, куря папиросы, одну за другой. Подошел Селезень и, молча, остановился рядом, лицо в бликах огонька табачных затяжек было непроницаемым. Майор же, пересилив душевную меланхолию, задумчиво произнес:
— Ну, Петр Сергеевич, надеюсь теперь Ширяеву никуда не деться… — и деланно прихлопнул ладонями. — Уж убегать по железной дороге агенту вряд ли придется…
— Да, думаю, и за границу области гад на автотранспорте не проскочит, к утру
