Европейская поэзия XIX века - Антология

ПОСЛЕДНИЙ РОМЕО[248]

Перевод А. Ревича

«Близится утро. Прощай, дорогая,Счастлива будь, о видение рая!Надо, увы, торопиться.Память приходится брать мне в дорогу,Рану душевную, в сердце тревогу,А вот с тобою проститься».

«Нет, мой желанный! Напрасно волненье,Ради любви задержись на мгновенье,Молви одно только слово!»«Милая, дали заря освещает,Жаворонок нам восход возвещает.Полно! Прощай! Будь здорова!»

«Друг мой, для солнышка час еще ранний,Месяц взошел, покровитель свиданий,Стелет ковер златотканый;Это не жаворонок голосистый,Свищет соловушка в чаще тенистой.Не уходи, мой желанный».

«Нет, эта песнь предвещает восходы,Ныне приветствует утро свободы.Прочь сновиденья ночные!Яростным гулом разбужены дали,Месяц поблек, соловьи замолчали,Горны трубят боевые.

Ласки твои не сулят мне услады,Смерть меня ждет, конь мой ржет у ограды,Вытри же влажные веки!Горе тому, кто порою кромешнойВозле подруги сидит безутешной.Полно! Прощай! И навеки!»

ЦИПРИАН НОРВИД

Перевод Д. Самойлова

Циприан Норвид (1821–1883). — Поэт сложной и трагической судьбы. При жизни ему удалось опубликовать лишь малую часть написанного; современниками-литераторами он был не понят и отвергнут как автор трудный и темный. Лишь в конце XIX века Норвида открыли потомки, начали разыскивать и публиковать его произведения, а полное издание его сочинений было осуществлено лишь в последние годы. Только в нашу эпоху стали ясны оригинальность творческих исканий Норвида, его попыток обновить поэтический язык, интеллектуальная насыщенность его лирики, значительность его влияния на польских поэтов XX века, близость современному поэтическому развитию. (Такова же была судьба его драматических и прозаических произведений.) Норвид учился в варшавской гимназии и художественной школе, в 1842 году навсегда покинул родину, за границей сперва попал под влияние консервативно-клерикальных кругов, но затем установил связи с демократической международной эмиграцией (в частности, с А. И. Герценом и Г. Гервегом). Он побывал в ряде стран Европы (а в начале 50-х годов в поисках заработка выезжал в Америку), последние годы постоянно жил во Франции, тщетно пытаясь осуществить своп литературные замыслы; ему так и не удалось издать свой программный лирический цикл «Vade mecum» («Следуй за мной» — лат.). Поэт постоянно бедствовал и скончался в парижском приюте для неимущих польских эмигрантов.

ПАМЯТИ БЕМА

ТРАУРНАЯ РАПСОДИЯ[249]

…Клятву, данную отцу, я хранил по сей день…

Тень, зачем уезжаешь, руки скрестив на латах?Факел возле колена вспыхивает и дымится.Меч отражает лавры и плач свечей тускловатых,Сокол рвется, и конь твой пляшет, как танцовщица.Веют легкие стяги, переплетаясь в тучах,Как подвижные палатки в лагере войск летучих.Воют длинные трубы, захлебываясь; знаменаКлонятся, словно птицы с опущенными крылами,Словно сбитые пикой ящеры и драконы,Пикой, которую ты когда-то прославил делами.

Плакальщицы идут. Одни простирают рукиИ поднимают снопы, разодранные ветрами.Иные — слезы в ладони, как в раковины, собирают,Иные — ищут дорогу, проложенную веками.Иные — бросают наземь глиняные кувшины,Усугубляя печаль звоном разбитой глины.

Парни бьют в топоры, синие, словно небо,Служки колотят в щиты, рыжие, словно пламя,В тучи упершись древком и трепеща от гнева,В клубах черного дыма реет огромное знамя.

Входят, тонут в ущелье… снова выходят на свет,Снова чернеют в небе — хладный свет их коснулся,—Снова черные пики месяц на небе застят,Смолкнул хорал и снова, словно волна, всплеснулся.

Дальше-дальше — покуда перед тобой, как бездна,Не предстанет могила, смертный рубеж, которыйНе перейти живому. Тогда мы пикой железнойСбросим в пропасть коня, словно старинной шпорой.

И поплетемся вдаль с песнею похоронной,Урнами в двери стуча, посвистывая, как непогода,Так что рассыплются в прах стены ИерихонаИ спадет пелена с глаз и сердец народа.…………………………………..Дальше-дальше…

ГРАЖДАНИНУ ДЖОНУ БРАУНУ[250]

(Из письма в Америку, посланного в ноябре 1859 г.)

О Ян! Через простор морей холодныхК тебе, как чайку, песню посылаю.Ей долго плыть в отечество свободных,Застанет ли его таким — не знаю.Иль, как седин сиянье благородных,На эшафот пустой присядет с краю,И отпрыск палача рукою неумелойМетнет каменья в крылья чайки белой.

Все ж, прежде чем веревка палачаЗатянется вкруг шеи несклоненной,Пока стопой, опоры не ища,Не оттолкнешь планеты оскверненной,Пока земля от ног твоих, как гад,Не прянула, —                      пока не говорят:«Повешен!» — веря в то недоуменно,Пока не натянули капюшона,Боясь, чтоб, сына лучшего узнав,Америка не возопила грозно:«Погасни, свет мой двенадцатизвездный!..Ночь! Ночь идет — как негр, лишенный прав!..»Покуда тень Костюшки не прольетСвой гнев и Вашингтона тень не встанет,—Прими начало песни, Ян! Она, как плод,—Покуда зреет, человек умрет.Покуда песнь умрет, народ воспрянет!

ИМПРОВИЗАЦИЯ[251] НА ВОПРОС О ВЕСТЯХ ИЗ ВАРШАВЫ

Ты спросишь: что скажу, когда Варшавы дети,Надеясь лишь на чудо, поднялись?Благодаренье богу, что на светеОригиналы не перевелись!

Не то я думать стал, что случай — суть природы,И случай сей зависит от царей,И что народы — это… огороды,А люди превратились в писарей.

Что сгинули сыны Давидовой отваги,Занесшие кулак с куском скалы,Когда за ними лишь листки бумаги,А против них граненые стволы.

И коль я не был там, где слезы и сраженья,И первым пулям грудь не отворил,Молчу… и сохраняю уваженьеК той колыбели, где растет Ахилл.

В ВЕРОНЕ

Над кровом Капулетти и МонтеккиГроза низвергла громовые реки.И вдумчивое око тишины

Взирает на враждующие грады,На древний сад, на ветхие ограды,Звезду роняя с вышины.

И молвит кипарис, что для ДжульеттыИ для Ромео — дальние планетыРоняют слезы с голубых высот.

А у людей бытует утвержденье,Что это все не слезы, а каменья,А этих слез никто уже не ждет.

РОДНОЙ ЯЗЫК

«Сначала молния, а после гром!Вот слышен топ коней, и ржание, и звон,Да здравствуют дела!.. А речь? А мысль?.. Потом!Язык родной земли врагами осквернен!»Так Лирнику кричал Вояка сгорячаИ в щит свой ударял в самозабвенье.А тот:              «Не острие мечаСпасет язык, но — дивные творенья!»

ЗРЕЛЫЕ ЛАВРЫ

Как пролагают путь к потомкам?Своим усилием — борьбой;Во Храме Вечности высокомНе сам ты выберешь покой.

И дверь не выбирают сами,А входят в ту, что отперта…Что в жизни числилось крылами,То для истории — пята!..

А дней хвастливое бряцаньеНе принимай за трубный глас —То стук шаров в голосованье —Их тишина сочтет за нас.

ФОРТЕПИАНО ШОПЕНА[252]