Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

“крупным эволюционным переходом” (major transition). Такие переходы случаются, когда менее сложные формы жизни так или иначе комбинируются и создают более сложные формы. Примерами могут служить переход от независимо воспроизводящихся молекул к воспроизводящимся комплексам молекул — хромосомам, переход от разнообразных простых клеток к более сложным, в которых когда-то независимые простые клетки начинают выполнять важнейшие функции и становятся полностью взаимозависимыми (как ядро и митохондрии в наших клетках). Наш вид зависит от кумулятивной культуры, от жизни в кооперативных группах, от аллопарентальной заботы и от разделения труда и информации, от наших коммуникативных репертуаров, он не может существовать без всего этого, а это означает, что люди начали удовлетворять всем критериям крупного биологического перехода. Таким образом, мы буквально представляем собой начало становления новой формы жизни[469].

Илл. 17.1. Канонический эволюционный подход к человеческой биологии, психологии, поведению и культуре

В то же время неверно относиться к людям как просто к очень умным, но несколько лысоватым шимпанзе. Такое представление встречается удивительно часто.

Если мы поймем, как происходит наш крупный переход, это заставит нас иначе думать о своем происхождении, о причинах своего колоссального экологического успеха и об уникальности своего места в природе. Благодаря этому новому пониманию мы станем иначе смотреть на разум, веру, инновации, межгрупповую конкуренцию, сотрудничество, институты, ритуалы и психологические различия между популяциями. Если мы поймем, что мы культурный вид, это будет означать, что даже в краткосрочной перспективе, когда гены еще не успевают измениться, институты, технологии и языки коэволюционируют с психологическими предвзятостями, когнитивными способностями, эмоциональными реакциями и предпочтениями. В долгосрочной перспективе гены эволюционируют, приспосабливаясь к мирам, выстроенным культурой, и это было издавна и до сих пор остается основным двигателем генетической эволюции человека.

Такой взгляд сильно отличается от привычного. Стандартная картина эволюции человека предполагает длительный и довольно скучный период генетической эволюции, кульминацией которой стал внезапный взлет инноваций и творчества в какой-то момент то ли 100 тысяч, то ли 50 тысяч, то ли 10 тысяч лет назад, в зависимости от того, чей труд вы читаете. После этого генетическая эволюция словно бы остановилась, и началась культурная. Культура, таким образом, разведена и с мозгом, и с биологией, в том числе и с генетикой, а все остальное — это уже история.

Недавние попытки применить эволюционное мышление к мозгу, биологии и поведению человека добились существенных успехов, однако и они обычно изображают одностороннее причинно-следственное движение, как на илл. 17.1.

Даже если прежние эволюционные походы и признают роль культуры и культурной эволюции, они считают, что культура — это сравнительно недавний феномен, не более чем царапинка на поверхности огромного ядра человеческой натуры, созданного чисто генетическими эволюционными процессами[470]. Например, в учебниках по эволюционной психологии, изданных в XXI веке, о культуре вежливо упоминают, а затем отмахиваются от нее, поскольку она имеет значение разве что для описания явлений вроде “анекдотов, повального увлечения хула-хупами, веяний моды и веры в инопланетян”[471].

По сравнению с прежними неэволюционными представлениями, где культура вовсе существовала в каких-то эфирных сферах, полностью отделенная от генетики и биологии, старые эволюционные подходы, безусловно, большой прогресс, но все же они не дают верной картины. Как мы уже видели, вместо хула-хупов можно подставить инуитские иглу, адаптивные пищевые табу, композитные луки, гадальные ритуалы, улучшающие результаты охоты, и ноу-хау, позволяющее найти воду в австралийской пустыне, — все то, что прямо влияет на способность нашего вида выживать, занимаясь собирательством и охотой. Дело не в том, что старые подходы не учитывают случаи, когда культура оказывает минимальное воздействие на биологию, или редкие петли обратной связи, наблюдавшиеся относительно недавно, которые демонстрируют, как культурные практики (питье коровьего молока) способствовали генетическим изменениям: такие эволюционные представления, уже устаревшие, не учитывают, что культурная эволюция была главной движущей силой генетической эволюции человека в течение сотен тысяч лет или дольше. Выводы из этого следуют весьма далекоидущие (см. таблицу 5.1).

• Многие черты нашей физиологии и анатомии могли возникнуть только как эволюционно-генетический ответ на давление отбора, созданное продуктами культурной эволюции (появлением огня, тепловой обработки пищи, режущих орудий, метательного оружия, емкостей для воды, других артефактов, чтения следов и коммуникативных репертуаров). Это помогает объяснить, помимо множества других наших особенностей, почему у нас маленькие зубы, короткий кишечник, маленький желудок, прочные выйные связки (для стабилизации головы при беге), многочисленные эккриновые потовые железы, долгая пострепродуктивная жизнь, низко расположенная гортань, гибкий и подвижный язык, белые склеры и большой мозг, а также почему наш организм плохо обезвреживает растительные яды, зато мы умеем метко бросать предметы (см. главы 5 и 13).

• Многие наши когнитивные способности и искажения можно объяснить только как возникшие в ходе генетической эволюции адаптации к наличию ценной культурной информации (главы 4, 5 и 7). В число этих адаптаций входят, помимо прочего, наши превосходные способности к культурному обучению, склонность к “избыточной имитации” и фолк-биологические способности к организации и пополнению своих знаний о растениях и животных.

• Многие особенности статусной психологии нашего вида (кому мы предпочитаем выказывать знаки уважения, кому подражаем и кого копируем, как проявляем гордость, с кем склонны сотрудничать и что выражаем своими позами и жестами) во многом, по всей видимости, представляют собой возникшие в ходе генетической эволюции адаптации к миру, где ценная культурная информация неравномерно распределена между членами наших социальных групп (глава 8).

• Наша социальная психология, по-видимому, приспособлена к маневрированию в мире, где действуют социальные правила и важна репутация и где знание и соблюдение этих правил играет первостепенную роль, а у разных групп нормы сильно различаются (главы 9–11). Мы интернализируем затратные нормы как самоцель, обычно через культурное обучение, и великолепно умеем замечать нарушителей норм, даже если эти нарушения не имеют отношения к сотрудничеству. Чтобы обеспечить себе изучение именно тех норм, которые приняты в нашей группе, и избежать опасности раскоординироваться с окружающими, мы опираемся на маркеры наподобие языка и диалекта, чтобы определять потенциальных моделей, а затем выбирать для культурного обучения и социального взаимодействия тех, у кого с нами общие маркеры.

Я хочу сказать, что пытаться понять эволюцию человеческой анатомии, физиологии и психологии без учета культурно-генетической коэволюции — все равно что изучать эволюцию рыб, игнорируя тот факт, что рыбы живут и эволюционируют в воде[472].

А теперь, чтобы свести воедино все идеи этой книги, я сформулирую ключевые вопросы и дам свои ответы на них.

Чем люди уникальны?

Разумеется, люди отличаются от других животных и