Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

которое и в наши дни мешает путешествовать по суше, и множеством гор и пустынь. Пока международная торговля не открыла полностью океаны и не сделала из них большие дороги, наш коллективный мозг был ограничен размерами и географией континентов[481].

Стоит подчеркнуть, что как только корпус ноу-хау становится достаточно сложным, культурная эволюция нередко начинает благоприятствовать все более сложному разделению труда (а на самом деле — разделению информации). В этом новом мире размер коллективного мозга зависит от размера и взаимосвязанности тех, кто находится на переднем крае знаний, там, где каждый индивид знает достаточно, чтобы иметь хоть какой-то шанс что-либо усовершенствовать. Предположим, к примеру, что мне хочется улучшить работу своего айфона, который в последнее время что-то подтормаживает. Вероятно, я смогу догадаться, как открыть корпус, хотя это и не вполне очевидно, посмотреть, что у телефона внутри, и поковыряться в его внутренностях. Возможно, мне придет в голову залить в него универсальной смазки WD-40, вдруг поможет (с косилкой вроде бы помогает). Однако такой подход едва ли приведет к успеху. Дело в том, что как только вещи становятся сложными, неинформированному пользователю, даже особо везучему, становится очень трудно усовершенствовать сложные технологии. Таким образом, в относительно сложных обществах накопление технологических знаний будет сильно зависеть от размера и взаимосвязанности субпопуляции, находящейся на переднем крае знаний, то есть от количества тех, кто знает достаточно много, чтобы у них был шанс сделать следующий крошечный шажок или распознать удачную ошибку. Чтобы на переднем крае знаний оказалось больше людей, обществу необходимы особые институты культурной передачи (образовательные учреждения).

Теперь, когда мы понимаем всю важность коллективного мозга, нам становится понятно, почему современные общества различаются по степени инноваций. Дело не в одаренности индивидов и не в формальных стимулах. Дело в готовности и способности большого числа людей, находящихся на переднем крае знаний, свободно взаимодействовать, обмениваться мнениями, возражать, учиться друг у друга, сотрудничать, доверять незнакомцам и ошибаться. Для инновации нужен не один гений и даже не деревня, нужна обширная сеть свободно взаимодействующих умов. Насколько этого удастся достичь, зависит от психологии людей, а она строится на пакете социальных норм и убеждений, а также от формальных институтов, которым эти нормы и убеждения благоприятствуют или существование которых допускают[482].

С распространением интернета наш коллективный мозг получил возможность резко расшириться, хотя языковые различия по-прежнему препятствуют созданию подлинно глобального коллективного мозга. Есть и другой фактор, препятствующий расширению нашего коллективного мозга через интернет, тот же, что и всегда, — кооперативная дилемма передачи информации. Без социальных норм и каких-то специальных институтов ситуация способствует тому, чтобы отдельные эгоисты снимали сливки со всех хороших идей и догадок в Сети, а сами не публиковали свои хорошие идеи и новаторские рекомбинации, чтобы другие ими не воспользовались. Сегодня, похоже, есть достаточно стимулов делиться своими открытиями, и эти стимулы обычно строятся на престиже, но все может измениться с распространением новых стратегий, позволяющих людям получать выгоду от информации, не расплачиваясь за это. На передний план выходит вопрос, смогут ли просоциальные нормы, требующие делиться знаниями, усойчиво поддерживаться в интернете.

Наконец, мои студенты иногда спрашивают, не остановилась ли эволюция человека и не пошла ли она вспять. Им интуитивно представляется, что естественный отбор влияет на нашу генетику таким образом, чтобы мы были лучше приспособлены к выживанию в окружающей среде. Современные продукты культурной эволюции позволяют нам лечить инфекционные болезни, которые раньше были смертельными, сращивать порванные коленные сухожилия, травма которых раньше приводила к инвалидности, искусственно делать плодовитыми бесплодные пары, а значит, естественный отбор перестал адаптировать нас к “миру природы” — к миру без культуры. Ответ, само собой, гласит, что естественный отбор, безусловно, не остановился, он просто изменил направление. Впрочем, в этом нет ничего нового.

Чтобы показать это наглядно, напомню, что ранние Homo и Homo erectus могли бы задать тот же вопрос. Эти обезьяны постепенно утрачивали большие зубы, мощные жевательные мышцы и объемные пищеварительные системы, поскольку впадали в зависимость от высококачественной пищи и технологий ее переработки, а это требовало ноу-хау, чтобы искать коренья, изготавливать режущие орудия, а в какой-то момент и навыков контроля над огнем и приготовления пищи. Какой-нибудь смышленый Homo erectus, совершая ту же ошибку, что и мои студенты, пожалуй, испугался бы, что естественный отбор остановился или пошел вспять, ведь теперь всю работу за его мощные челюсти и большие зубы делают каменные орудия и огонь. Влияние культуры на генетическую эволюцию человека — явление не новое. Просто культурная эволюция в очередной раз придает генетической эволюции нашего вида новое направление, продолжая коэволюционный маршрут, которым никакие другие виды еще не ходили.

Как все это влияет на наш подход к изучению истории, психологии, экономики и антропологии?

Все это означает, что, если мы хотим разобраться в поведении человека, нужно распутать хитросплетения психологии, биологии, культуры, генетики и истории. Прежде всего, вероятно, следует признать, что представители обществ, где институты, технологии, язык и религия (перечислим только некоторые основные сферы) совсем разные, будут различаться и психологически, и биологически, даже если между ними нет генетических различий. Уже сейчас обширные экспериментальные данные показывают, что у людей, выросших в разной культурной среде, различаются зрительное восприятие, представления о справедливости, терпение, реакция на угрозу чести, аналитическое мышление, склонность жульничать, контекстозависимость, самоуверенность и подверженность эффекту владения. И все эти психологические различия — в определенном смысле биологические[483].

Таким образом, чтобы понять психологию человека и значительную часть содержимого современных учебников психологии, необходимо выявить причинно-следственные связи между различными продуктами культурной эволюции, например институтами (скажем, моногамным браком) и технологиями (скажем, чтением), с одной стороны, и особенностями нашего мозга, биологии, генетики и психологии — с другой. В частности, как я уже писал, женитьба в моногамном обществе понижает уровень тестостерона у мужчины, снижает вероятность совершить преступление, усиливает избегание рисков и, вероятно, укрепляет способность дожидаться отложенного вознаграждения. В полигамных обществах многие бедняки не могут жениться, поскольку высокостатусные мужчины привлекают большинство женщин в качестве первых, вторых и третьих жен, поэтому уровень преступности среди этих бедных неженатых мужчин растет, а не падает. Между тем у женатых мужчин в полигамных обществах, вероятно, не снижается тестостерон, поскольку, в отличие от женатых мужчин в моногамных сообществах, они остаются активными участниками брачного рынка, а при поиске романтических партнерш тестостерон только повышается. Таким образом, моногамный брак может служить своего рода системой подавления тестостерона в масштабах общества. Как я уже упоминал, психологическое воздействие этого необычного пакета брачных норм, вероятно, и послужило причиной